Фынцыхуа: Голубой Сорокин?

1. Symbols

Показателен русскоязычный сетевой шторм по поводу последнего романа В.Г.Сорокина «Голубое сало». Многие склонны называть эту книгу «официозом», а в офф-лайне даже имели место дискуссии кефаломантов о возможной гомосексуальности г-на Сорокина, исходя из параметров его черепа и общего дизайна лица на немногочисленных академических фото (на обложке издания «Ad Marginem», в и-нете, в журнале «ОМ»). И все это сегодня относится к т.н. культуре. Действительно, дикое количество народа сейчас существует внутри парадигмы, сотворенной искусствоведами, в их мифе. Взять для начала хотя бы сетевую критику (анализ или же просто арии), посвященную «сальному Вовчику».

Двинемся поступательно, но с параллельными оговорками.

:LENIN:, 3 июня 1999 г. уважаемый нац.бол.Лимонова Михаил Вербицкий публикует текст «Предательство В.Сорокина», где ярко и убедительно обвиняет «Вовчика» в «манерном декадансе и надуманной вычурности» «Г. сала», а также в «плагиате порноидей у Михаила Берга и Владимира Набокова». Тем не менее Вербицкий не отказывает скандальному хулигану соц-концепта в талантах «стихийного мага и оккультиста», т.е. не сознающего мотивов и последствий своей магии.

В другом обозрении, «Г. сало против копирайтов», имеется важное для исследования резюме Вербицкого: «…Сорокин обсирает в своем романе жертв Холокоста, Сталина, демократов, классиков, русскую литературу, русскую идею, науку, искусство, балет… и вообще все на свете». Правильно, за балет, оно конешно, обидно. Реакция совершенно естественная и поверхностная, в чем-то сродни тому же «обсиранию».

Журнал «ОМ», Б.Кузьминский, «Впасть к концу, как в детство». Здесь, как и во многих других soft-reaction messages, «Вовчика» сравнивают с Марининой и Дашковой. Примечательно, что только с ними и только в такой последовательности, как бы внушая себе и другим: Сорокин — это pops, Сорокин — это не мужик. Для ОМа неглубоко.

Плодовит Слава Курицын (если букву и вправду «украл», то — Куицын) в своей «Современной русской литературе»: «Сорокин много внимания уделяет испражнениям, как самой несемантизированной универсалии». Во-первых, в «Г.С.» говна меньше, чем, к примеру, сала, во-вторых — что значит «несемантизированной»? Иногда кажется, что Куицын метает термины от фонаря.

Ну, а в целом, этот критик доволен маргинальщиной и считает всех оппонентов Сорокина людьми совершенно невъезжающими. У Куицына, там же: А.Немзер использует старую добрую наивность и правоту отцов: «Сорокин поэтизирует зло, разоблачает силу духа, дар», а еще «Вовчик» обвиняется в производстве «мертвых слов». Ну, на Немзера Вохины фэны тут же наехали, посмеялись со старпера ехидно, а вот все же в этом году в городе Сарапул в одной из библиотек торжественно жгли творения Ш.Бодлера. Тоже, сволота, зло поэтизировал, гашиш всякий.

Далее та же «Современная русская литература»: фрау Дуня Смирнова сравнивает Сорокина с Пелевиным, считает, что оба всю жизнь пишут одну книгу (каждый — свою). Метко, фрау Дуня, почти как Америго Веспуччи. Ну, и ввиду наличия 8-летнего сына несколько беспокоит госпожу Cмирнову слово «пизда» в пастернаковской реконструкции «Г. сала».

Лев Пирогов с каких-то своих высот, но корректно и логично: «В.Сорокин тривиален… со своим этическим «негативом» и простейшим дуализмом». Сталин, антиутопии, альтернативная история — все это, по мнению Пирогова, неактуально, уже нет, уже поезд уплыл.

Глеб Шульпяков изворотлив, как угорь, больше озабочен своим имиджем, нежели «Вованом», «Г. салами» и т.п. Вердикт монументален: Сорокин — говно, но русская литература таки жива! (Возможно, из-за подобных удобрений.)

А. Евангели (Господи Иисусе, круто!): у Сорокина «торговля языком и мозгами», близкая к проституции. В целом статья о циничном сорокинском конструировании умело сконструирована и является своего рода торговлей языком и мозгами.

«Gazeta.RU», Макс Фрай: «Г. сало» — остроумная и откровенно смешная книга». Т.е. кто-то все же просто оттянулся, а Фрай не местами, а от корки до колик. «Роман — бездонный мешок, переполненный идолами, превращенными в игрушки». Да, Набоков, истребляющий тиранов, да-да.

«Общая газета», А. Генис — наиболее проникновенный заокеанский анализ, по-моему… Пишет, что «Вовчик» — «гностик, создающий страшные сны». Сорокин окончил когда-то полиграфический институт, стало быть, знаком с дизайном. Генис подметил, что «Г. сало» — в общем-то, прежде всего, текстовая формальная композиция. Сам «Вован» где-то там уже называл себя именно «дизайнером текста», т.е. полный фэншуй налицо.

И еще символ: www.clone.ru, интервью философа И. Смирнова с Сорокиным в «Независимой газете»: на задушевный вопрос И.С., подходит ли культура к своему концу в миллениуме, «Вовчик» отвечает: «Культура постмодерна пожирает себя». Конечно, Смирнов являет собой сусальный, слюнтявый маразм давно заблудившегося в парадигмах человека, который еще хочет производить впечатление ученого и аналитика. Сорокин в интервью порой съезжает в тривиальности, выглядит хуже, чем у себя в прозе, либо морозится, либо искренне тормозит. Зато выдает мифологему: «Искусство — не зеркало, а мутное стекло, это попытка человека как раз не увидеть себя».

Итак, в критических обзорах отчетливо проступает образ обсирания, говна, испражнений. Случайно ли это? Интернет часто сравнивают с клоакой, отстойником, мусорником. Опять-таки обилие слова «газета», известного всем в качестве подтирочного материала. Анально-территориальный комплекс Роберта Уилсона, меконий и фекалии перинатальных матриц С.Грофа. И - отражение в искусстве Сорокина, вернее, попытка не увидеть себя за всем этим мутным дерьмом. По Вербицкому, Сорокин обсирает все и вся, но полноценно наблюдать собственный акт испражнения (в натуре) маловероятно — необходимо зеркало или система зеркал. Постмодерн и концепт-арт пожирают себя, зеркала мутны, и вот уже нет автора, остался лишь акт сранья. Применять оценочные категории к нему можно, но бессмысленно. А дерьмо как раз весьма «семантизированная универсалия», степняки из него курганы складывали на заре. Ну, а у Сорокина это вообще — «Норма».

2. Мрачняк

Пишу сейчас, а неподалеку транслируют слабовиртуального М.Жванецкого, и — фраза: «заканчивается борьба со смыслом». Сорокин давно поборол. В «Сердцах четырех» у героев есть свой смысл в действиях, но нет его в самой книге. «Вовчик», похоже, никогда не горел желанием объяснить, пояснить хоть что-то в своих говно-кроваво-сперматических акциях, сакральном антураже и, если честно, сиротливо-придурочных неологизмах типа «знедо», «парни-кубель» и прочие «пороламы». Можно решить, что Сорокин не особо глубок в осмыслении сверхреального, но зато безоговорочно доверяет своему бессознательному фону, как фюреру, как инструменту лозоискателя, как медиумическому планшету-самописцу. Можно решить, что правы те, кто считает его гностиком, ибо он познал непознаваемость мира. Мир, как фэншуй без дизайнера, сам по себе, это вполне по-белобокински. Возможно, поэтому, в отличие от русской литературы, у Сорокина в текстах нет «прекрасного» и «высокого» (не считать же за таковые все эти кочующие из романа в роман яства: печени, поросята в креветках, запеченные цапли и т.д.).

Как и Набоков, «Вовчик» отмечает блеф «больших идей», но вместе с ними оказывается и набоковское «волшебство», и «тоска по непостижимому». В «Голубом сале» наметился крен — стало больше актуальной, т.е. нагловатой, иронии-издевки, многие куски смешны, и смешны по-новому. Крайне удачна пародия на А.Платонова «Предписание» в силу своего фэншуя — не затянуто и цельно. Чехов, Толстой, Достоевский грузноваты вследствие нарочитости и наличия смысла — именно скомпилировать и подать на блюде. Клон Набокова — наименее удачный, просто какой-то Хармс, страдающий солитером. Поэтические разрядки текста кажутся слабее и тяжелее, чем это было сконструировано в «Норме». Зато эпизод с запятой и факельным заплывом просто блестящ. Грандиозен сталинский мозг во Вселенной — аллюзии на пелевинский «Сон Веры Павловны», только вот вместо дерьма — сплошь извилины. Мандельштам выписан круче всех прочих поэтов, с которыми Сорокин наиболее жесток и безжалостен. Вообще, сало это неровное, но гипнотическое. Создается образ писателя, который не видит своей аудитории нигде, одинок, как Байрон, но самое главное — романы им пишутся только для того, чтобы произошел мистический акт их издания. Это близко к дефекации без субъекта. Сорокин работает с text-body «Сорокина»; он концептуализирует самого себя, автора, заебавшегося от искусствоведческих реальностей, от тупизны и низости людской, от кичливого и несовершенного невежества. В то же время, это — попс, концептуалисты-собратья должны быть рады: свиньи подскальзываются на мнимом бисере и разбиваются о Непознанное. Поэтизируется же не зло, а человеческое бессилие.

Сорокин — философу Смирнову: «Время — это главная тоталитарная система, главный лагерь, в котором мы живем». Сорокин не видит способа преодоления системы, побега из зоны. Читателю «Г. сала» он не оставляет ни единого шанса для осознания факта, что заточение в кольце времени — есть гораздо большая свобода, чем та, которой обладает сам автор в момент написания текста, и что бесконечность кольца — это бесконечный из него выход; при этом можно осознавать красоту и высшую реальность в самом смердящем и кровоточащем кале, и даже в отсутствие аутентичной читательской аудитории. А можно и серчать на злобного и извращенного педераста русской нелитературы «Воху» Сорокина.

Прав, однако, был Гитлер на стр. 323 «Г. сала», когда говорил дочке Сталина:

— В жизни нет ничего страшного.

Кроме, естественно, искусствоведческого мрачняка.

Отличный роман для непредвзятых, отдохнувших и готовых к сорокинскому лукавству.

ИZбранное

Авторы

Сборники