Печальный мир, даже когда цветет вишня

Тонкое, бледное до голубизны лицо коллежского советника страдальчески кривилось, одна рука, в белой лайковой, с серебряными кнопочками перчатке была прижата к груди, другая судорожно рассекала воздух - этой неубедительной жестикуляцией Эраст Петрович хотел успокоить своего помощника: ничего, мол, ерунда, сейчас пройдет. Однако, судя по продолжительности и мучительности спазмов, это была очень даже не ерунда.

Как сказал бы Исса, грустно.

Письменно, в уме или устно. Все, блин, проходит: и любовь, и слезы, и ебаная личная жизнь. Чего я радовался? Борис Акунин - слабый писатель, у него дохлый язык, и герой его тоже дохляк.

Что лучше: хилые имитации а-ля "Сибирский цирюльник" или добрый мат-перемат наших дней? Что вернее: раздвинуть ноги навстречу брутальности или с ушами уйти в стилистику бесхребетного века, когда люди были совсем козлы? Право, не знаю.

Окончательно ясно, что Фандорин - это маркетинговый прием. Надо как-то выделиться в тухлой волне героев детективного жанра, вот и влез этот педерастичный Эраст в узкие брючки, которые необходимо поддергивать, садясь. В прошлом веке люди тепло одевались. Под брючками - подштанники - беее! А еще жилетка, в которую плачут, и на брюхе цепочка - от часов. Узкие брючки не дают возможности бить врага ногами в лицо, приходится использовать педерастичный английский бокс с его па-де-труа.

Позы боксеров в сорочках с закатанными рукавчиками (и кокетливо расстегнутых на груди) напоминают позы бездарных классических истуканов. Когда я учил в университете детей искусству, сказал им однажды, что римская пластика отличается от греческой, как претенциозная американская порнуха от хорошей французской. И поймал на себе с десяток тяжелых взглядов. Невдомек было моим критикам, что греческие скульптуры изображают сплошь гомиков - кто с ядром, кто с диском, а некоторые даже на колесницах, где спрятан хорошенький кудрявый мальчик сосущий атлету яйца и хуй.

Все люди раньше были пидорасы, вот вам и весь сказ.

А па-де-труа подразумевает наличие бахтинского "третьего", при заботливом посредничестве которого, якобы, совершается диалог. Дался мне этот третий! Орать "брэк" и "бокс", когда читатель и автор сошлись в любвеобильном клинче? Да пошли вы!

Сегодня мне милей гаспаровская концепция, согласно которой третьего не дано, а участникам диалога друг на друга посрать. "Монолог, нарезанный и перемешанный с другим", - так примерно он говорил. А значит, необязательно вникать в то, что там понаписал Б. Акунин или, как все любят утверждать, козыряя осведомленностью, Чхартишвили. Главное, удалось рассказать правду про эту сволочь греческого атлета. Что на Большом театре.

У читателя сложится впечатление, будто он прочел про любимого автора, любимый автор получит трафик, а я оставлю в литературе свой скромный след.

Вот вам и вся критика.

Вялые варианты

Авторы

Сборники