Меломаны

Прыглов направлялся в столовку, чтобы быстро чего-нибудь перекусить. Обычно он обедал в кафе, но сейчас не было ни минуты времени, сожрать пирожок-другой, — вот и все. В лифте он столкнулся с Ларион Семенычом, тот, дыша селедкой, сообщил, что силос сегодня неплохой, а супец лучше не трогать. Силосом называл Ларион Семеныч салаты. Угу, торопливо согласился Прыглов, и тоскливо начал рассматривать зеленый, как у такси, огонек, отсчитывающий этажи. 9-8-7... Прыглова тяготила совместная поездка в лифте с Ларион Семенычем. Он не знал, о каких предметах разговаривать с коллегой. Л. С. Середкин любил разгадывать кроссворды, пить крепкое пиво, но особенно любил он разговаривать с людьми. Середкин питал определенную слабость к каламбурам и не любил произносить речи, не оснастив их парой-тройкой шуток, которые неизменно черпал из тонких брошюр. Прыглову всегда казалось, что Ларион Семеныч произносит фразы не ради того, чтобы сообщить какую-либо информацию или узнать мнение собеседника по тому или иному вопросу, но главным образом ради того, чтобы не молчать. "Ты знаешь что, — сказал Середкин, причмокнув, — там винегрет сегодня имеется. Ты его не ешь. Я поел его, и что-то мне сразу, понимаешь, — он погладил себя по животу, — как-то вот взгрустнулось... Там огурцы из бочки. Вот, понимаешь". Прыглов подумал, что Середкин действительно не в духе, раз сумел обойтись без обычных приговоров. Но тот неожиданно хихикнул и, толкнув Прыглова локтем в бок, сказал: "Слышь, Сергеич, поиграй мне, а?"

Прыглов проклял тот день, когда продемонстрировал перед сослуживцами свое редкое умение играть на расческе. В детстве он был одиноким, замкнутым мальчиком, игры сверстников были непонятны ему, он избегал детей, и вместо этого занимал себя любым делом, казавшимся ему трудным. Так он освоил расческу. Репертуар у Прыглова был широчайший: от шансонов Вертинского и баховских хоралов до модных эстрадных шлягеров. Одно время он даже играл на Арбате, и этим зарабатывал себе на жизнь. Но те свободные времена давно канули в небытие, оставив Прыглову вместо себя семью, годы, раннюю скуку, полнеющий живот и зыбкие перспективы относительно карьерных продвижений.

Коллеги уважали Прыглова за это его уменье. Особенно же уважал Прыглова, со свойственной ему прямолинейностью, Ларион Семеныч Середкин. Он всячески старался продемонстрировать свое уважение, мелко льстил, но взамен деспотично требовал от Прыглова "услажденья слуха". Сейчас был как раз тот самый момент, когда уйти от музыкальной повинности представлялось совершенно невозможным.

— Илларион Семенович, — тихо, с мольбой в голосе произнес Прыглов, — я же только вчера вам Гайдна пятую симфонию исполнял. Получил по башке от жены за то, что домой опоздал. Вы требуете от меня почти невозможного.

— Почти не в счет, — довольно улыбнулся Середкин. — На почти письма сортируют, а у нас с вами искусство, понимаешь.

Он хлонул Прыглова по плечу.

— Сергеич, ты ж у меня единственный свет в окошке, ну прошу тебя... Хочешь на колени встану?

Прыглов суетливо достал из кармана расческу.

— Только что-нибудь короткое.

— Ты не волнуйся, — обрадовался Середкин, — мы это... вот же и кнопочка нам специально дана.

Лифт остановился между вторым и первым этажом. Прыглов выругался про себя. Путь к избавленью был отрезан. Лицо Середкина обрело благостное выражение.

— Давай, что ли "хризантемы".

Отцвели уж давно хризантемы в саду, сквозь зубы свои и расчески, дудел Прыглов, а любовь все живет в моем сердце больном. Внизу послышались недовольные голоса, взволнованные отсутствием лифта на их этаже. Прыглов перешел к припеву. Вдруг глаза Середкина широко распахнулись, он побагровел, схватил Прыглова за лацканы пиджака и жутко зашипел: ты... ты меня... ты меня... за кого принимаешь? Ты, Сергеич, зачем сфальшивил? Я такое никому, даже тебе не прощаю.

Середкин извлек из кармана канцелярскую булавку, и что-то подсказало Прыглову, что сейчас он лишится сначала зрения, а потом и всех других чувств.

Будто способствуя злодеянию, погас свет, но в этот ужаснейший момент лифт двинулся вниз. Хрепкая хватка Середкина ослабла, и Прыглов вжался в угол. Двери лифта распахнулись, принеся Прыглову свободу, счастье и их с Середкиным начальника, строгого Евгения Федоровича Артемьева. Артемьев сердито посмотрел на своих подчиненных и сухо поинтересовался:

— Ну что, застряли?

И не услышав объяснений, добавил:

— Меломаны недоученные.

Скопившаяся неприметная публика, состоящая из мужчин и женщин около среднего возраста издала звуки, более всего походившие на умильное сочувствие с примесью истеричного веселья. Во всяком случае, так показалось Прыглову. Середкин локтем отпихнул от себя коллегу и, как бы оправдываясь, начал быстро говорить:

— Гений Федорыч, да мы это... вот Сергеич в столовую собирался, я на воздух свежий покурить... и тут лифт этот зассаный раз — и встал... я даже нервничать начал, а у меня сердце, сами знаете... и как назло еще...

Артемьев не стал слушать захватывающий рассказ Середкина и, сверкнув очками, зашел в лифт. Мелко перебирая ногами за ним зашло несколько человек. Уже из лифта Артемьев распорядился, чтобы Прыглов зашел к нему в кабинет. Двери захлопнулись, Середкин, глядя в пол, сказал:

— Какой он все-таки сухарь... А ты не дрейфь, Сергеич, все обойдется, он отходчивый. Зайди к нему попозже, чтоб у него все улеглось на душе... Ну ладно, пойду я.

Он порывисто схватил Прыглова за кисть, тряхнул, и быстро зашагал к выходу. Прыглову показалось, что в глазах его, помимо невысказанности, блестели слезы.

<Вr>Dance

Авторы

Сборники