Позор:!

Начать историю в жанре абсолютный нон-фикшен мне хочется с начала. То есть с моего прибытия на скором поезде иz Москвы на мою странную полуродину. О Москве, может, расскажу позже, а сейчас попытаюсь зафиксировать произошедшее в последние несколько часов. Пока все еще свежо в памяти, пока еще слегка подрагивают кисти рук.

Милый, провокационно радушный, таящий извечную беспричинную месть Луганск! О, светлый город мертвой мечты, обитель нечаянных поэтов, лоно, блядь, неуемной и отрезвляюще щедрой администрации! Пою тебе вечную хвалу, капище роботов и бесконечных сотрудников, приют вменяемых умалишенных и подозрительно запредельной богемы! Как ты меня встретил, до икоты родимый пенат! Как обнял суетливой заботой и пугающей вдруг добротой! Как ты окутал меня пеленой многообещающего счастия и вновь скромно и томно обворожил! Да, в общем, никак.

Я прибыл на вокзал в разгар всенародных гуляний по поводу дня города и его же 206-летия. Гуляли в центре, поэтому автобусов на вокзале было по минимуму. Дело же было в том, что я должен был выступать со своею музыкой на одной из многих площадок под открытым небом — а именно на самой молодежной. У меня оставалось какое-то время, и я решил сначала заехать домой: сбросить рюкзак, наполнить оголодавший за сутки поезда желудок, увидеть близких, дать понять нашим собачкам, что я еще жив и вовсе не сгинул. В полном до абзаца автобусе, с каким-то наглым негром над головой (пола его пиджака так и ложилась мне на голову) я добираюсь домой. Сброс рюкзака, наполнение оголодавшего, небольшая дозаправка пивом, общение, намек собакам. Узнаю, что заходил участник нашего музпроекта, сообщивший — сейшен состоится, надо быть к шести.

Группа у нас для этой любвеобильной и альтруистической местности необычная: я на компе издаю ритмические паттерны в реальном времени, со мной играет живой (гораздо живее Ленина) барабанщик, плюс еще барабанщик палочками по специальной перкуссии, а с недавних пор — еще и вышеупомянутый трикстер-басист и девушка с клавишами и вокалом (подробнее о составе только офиц. представителям рекорд-лейблов и арт-директорам клубов, вы поймете почему). Скажу только, что мы уже играли однажды, коротко, но успешно в сборном концерте под названием: трио «Acid Marc», по имени одного из ударников. Теперь мы должны были играть аж 40 минут на отличной в акустическом смысле улице им.Коцюбинского под названием «Пуджа Иллюзион». Репетиций у нас не было ни одной, но мы знали, что играть и главное — как.

Я еду в центр. Там трикстер-басист уже выступает в роли одного из конферансье на предконцертном байк-шоу. Я знаю — этот чел получил от меня до моего отъезда и за неделю до концерта сидюк с моей муз.программой. На сцене должен ждать хороший и ласковый комп, ориентировочно трехсотый, закоммутированный с аппаратом. Я еду на праздник долгожданной жизни. По пути встречаю Ромыча и Zину, они идут со мной. Встречаю бас-трикстера. Он говорит — все готово, комп стоит, но надо инсталлировать программу. Я излагаю сухо, но это — non-пиздежа. Так было. Трикстер уводит меня куда-то, я успеваю поручить соратнику-программисту инсталляцию, мы ныряем в теплое, благоуханное море разнокалиберных горожан, дорогих моих луганчан. Всюду на минисценах виляют бедрами какие-то нимфетки с репертуаром кабацкого шансона, фальшивые голоса со стороны Театра гундосят: «добрый…. вечер!», и все пропитано женщинами, водкой и безрассудной умиротворенностью. Меня угощают каким-то крепким напитком, с красным быком на банке, некий стимулятор по типу ХТС. Эффекта нет никакого. Мы возвращаемся. Толпа заметно охмелела, нимфетки достигли почти детсадовского возраста. Красивые девицы трогательно держат за руку матерящихся бойфрендов. Я отвлекся… Вернулись. Узнаю первую новость: комп стоит на сцене белый, пригожий, доступный, как парализованная топ-модель, но — НО без звуковой карты. Да. У меня лопается пузыристая мысль по поводу луганского менеджмента и оргработы вообще. Бабла на всякие салюты и похабные конкурсы в этот раз спущено немало, это заметно по одному только запаху в воздухе. Комп нем, как кусок дегтярного мыла, как фиглярствующий мудозвон за толстым стеклом равнодушия и похуизма.

Мы с трикстером и барабанщиком начинаем суетиться ибо у нас есть 40 минут. По ходу выясняется, что второй, перкуссионист — в больнице, после вырезывания грыжи (до этого он ломал руку, после его кинули на деньги его же коллеги-грузчики на рынке). Компа поблизости нет. Варианты отпадают один за другим. «Пуджа» помалу превращается в настоящую иллюзию. Все орут, никто не сочувствует американским жертвам террора, байк шоу закончилось. Перед нами лабает только две группы, потом — дискотека (ее-то и ждет большая часть милой толпы напротив сцены). Оказалось, некий беспечный, философического, сука, склада охранник выдал кому-то не тот комп. Иного компа нет, а те — весьма далече. Так ушло еще 10 минут. Я говорю, что могу взять свой старый партизанский «сотый», который читает программу, но ехать жутко далеко. Трикстер сдавленно вскрикивает и исчезает в темноте. Потом меня приглашают сесть на черный Харлей пассажиром. Дают бабки на обратное такси, говорят: лети за компом. Я еле успеваю окинуть взглядом черного длинного монстра. Никель сверкает. За руль сел молодой человек без шлема, в летней рубашке, в кожаных штанах и в маленьких интеллигентских очках. Я сел сзади. Мотор — авиационный. Фара и спидометр — раритетно-музейные. Я откинулся к металлической высокой спинке сзади и ухватился за нее руками. «Спинку лучше не трогать», — посоветовал байкер и нас рвануло вперед прямо сквозь толпу. От звука мотора люди безошибочно уходили врассыпную. Я спросил у байкера: а за что ж тогда даржаться? Я касался всего лишь — жопой сиденья и ногами подставок. «А зачем тебе держаться?» — услышал я, когда мы чуть тормознули при выезде на главную дорогу. Я промолчал, по-моему. До этого на Харлеях как-то не приходилось, особенно вечером, особенно в суперколичестве (для этого чудного городка) машин на пр. части.

А когда мы стали всех обгонять, вилять меж тачек вправо-влево, всячески рыскать, откровенно пугать водителей дорогих БМВ и джипов, издеваться над этими состоятельными господами при помощи фигур высшего мотопилотажа и клаксонного мата — тогда я понял, что происходит что-то, нечто сверх праздника. В этой мысли я только укрепился, когда мы погнали строго на красный свет. Переезжая трамвайные рельсы, ездок не сбавлял газ, лишь приподнимался в седле, зато я пару раз терял под собой мотоцикл и чудом находил мокрыми ладонями чертову спинку. Одной рукой я сильно вдавливал в голову свою бейсболку, не желая с ней расставаться, другой чего-то там держал в районе своего копчика, а город я и не узнавал вовсе — из глаз по щекам растекались слезы (от встречной струи воздуха, я отнюдь не плакал — кто ж станет плакать перед такой красивой смертью, как вылет по дуге с сиденья под колеса грузовика?). Кстати щеки, по которым растекались слезы — эти щеки трепетали и трепыхались, я не мог говорить, да и вряд ли перекричал бы моторный нойз. Я лишь изредка выглядывал из-за правого плеча пилота болида, чтоб угадать, где мы только-что мелькнули. Просто он не знал города, пилот черного снаряда. Я раза три орал ему в ухо громким хрипом: «прямо!» или «а вообще возможно перестроиться вправо?». На этой пиратской торпеде ему возможно было все. Дороги у нас — известное дело. Как кожа десятиклассника-дрочилы, только наоборот, больше впадин, меньше кочек. Я отчетливо помню: два раза я уже думал, да и ощущал, что вылетел с Харлея в недолгое прохладное пике. Но все же мы за пять минут покрыли то, что понтовитые таксисты на «волжанах» укрывают минимум минут за двадцать пять. Не скрою, светофоры все до одного были не на нашей стороне. Красная, как кровь, улица вместо зеленой. Не скрою, что все эти светофоры были пилоту глубоко похуй. Помню, я уже позабыл о концерте, о компе, и думал — может это сын начальника городской автоинспекции? Выезд на противоположную полосу дороги, езда зигзагом на красный сигнал, немыслимая по местным положениям скорость.
Город вот он только знал приблизительно. А я уже приблизительно видел все вокруг — глаза ныли, лицо горело, пара позвонков болела от ударов о запретную спинку. В скорости я полностью освободился от воспоминаний о поезде, о детских визгах в плацкарте, да и от половины московских впечатлений освободился тоже. Однако, за весь путь на баллистическом байке я, скажу не тая, ни разу не вцепился в сидящего впереди ковбоя, не ухватил его за талию или горло — в этом было немало мужества и самообладания, но и достаточно трезвого расчета, поскольку я не хотел отвлекать гонщика от управления ни на миг, реально представляя себе все перспективы при данном раскладе. На нас смотрели абсолютно все прохожие в полутьме тротуаров, мы чуть не сшибли статное семейство на пешеходной зебре (папа-клерк, мама-менеджер и дочь-виолончельная неврастеничка), едва не поцарапали борта нескольким нулевым авто с тонированными стеклами, ну и один раз (на очередном злоебучем светофоре) чуть не врезались уже не помню во что — темное четырехколесное пятно с воспаленно сияющей красным задницей.

Мы доехали до подъезда. Я почувствовал под подошвами асфальтированный земной шар. Сказал летчику: «спасибо, а назад я на такси, везу вот такую бандуру» и показал руками сантиметров 60. А летчик говорит: «да чего ты, поехали, отвезу и назад, какие проблемы, сколько он весит?». Я говорю: «да, блин, не в весе дело. Терять мне любимую машину неохота. Убьемся ведь — с грузом ехать неудобно». Пилот мне: «мы ящик пива возили, она весит столько?». Я: «вообще да, может, меньше, но…». Пилот: «ну давай, забирай ее, поедем назад не так быстро». Я погнал за компом, а пилот где-то возле своего штурмовика-истребителя спокойно отливал на стену дома. Я выскочил с компом в целофановом пакете, хорошо, что без монитора — он был на сцене. Сели. Пилот, комп, в арьергарде я. Говорю на прощанье: «только давай медленнее ехать, платы на хрен растрясем», а сам думаю — теперь надо следить за амортизацией и балансом, иначе погибну в море искр вместе с ценной библиотечкой на винчестере. И еще спросил я пилота: «а что спинка вот эта действительно сломана? почему опираться-то нельзя?». Он ответил: «Да теперь уж опирайся. Просто это хреново перераспределяет центр тяжести». «Вот как», — подумал я, одел бейсболку козырьком назад, застегнул последние три пуговицы, обнял свой «сотый» и все рывком унеслось назад. Светофоры успели переключиться на двусмысленное оранжевое (у нас желтого нет) мигание, вроде — ну, дорогие автолюбители, готовьтесь… Обратно мы мчались нисколько не медленнее. Несколько раз я видел хорошо заметный и слегка торжественный пиздец — он не подкрадывался, он пытался нас догнать. Ехать с компом было несравненно запарочнее, я оберегал от ударов свои вторичные, бился спиной о железку, снова удерживал бейсболку, наклонялся на глубочайших вписках в повороты и старался не пихнуть своим железом пилота в спину. Когда мы пересекали трамвайный путь в обратном направлении, я взмыл в воздух уже с компом в руках. Страха не было. Я упал на сиденье на пару сантиметров дальше и влип спиной в железную стойку. Бейсболку я снял и запихнул в
пакет к компу. Этот пакет не просто громко шелестел на ветру, он стонал и выл, ненамного слабее мотора. С рыдающим пакетом мы вырулили на последнюю прямую, мелькнуло рыло трамвая, мы снова издевались над дорогими тачками — гепард в стаде свиней — и вдруг угодили в пробку, что в милом сердцу Луганске еще редкость. Мы лавировали. Нам что-то кричали из тачек и с улицы. Нас вынудили свернуть влево. Мы въехали в темные дворы. Я думал, врежемся в батарею полных мусорных баков (гнилые останки арбузов и использованные прокладки как призы нашему нежданному байк-шоу), но мы заглохли перед тремя большими ступенями. Ступени вели во мрак двора. За домами уже слышался наш сейшен. Мы скакнули, я выдохнул последние предчувствия и мы погнали между деревьев прямо по траве, к свету и звуку. Выехали на улицу, прямо в толпу у сцены. Я вспомнил — ни единого гаишника на всем пути. На нас смотрели все девки, напрочь забыв своих обпившихся суслом парней. Я не сразу слез с сиденья, ноги затекли. Пилот протянул руку для пожатия. На этот раз я не смог сказать ему «спасибо». Обветренными губами я выговорил: «было круто», и пошел.

Меня ждал удар. К моему компу не подходила имеющаяся клава и мышь. Разьемы не понимали друг друга (мои были старые и реакционные по форме). Угроза нашему концерту. Теперь были нужны мышь и клава, клава и мышь. Мы по моему предложению решили называться уже по другому. Мы попросили знакомую команду играть подольше, минут 40. Мы побежали звонить всем, кто имел клаву и мышь, старого типа, с банальными разьемами. В ближайшем здании суда на вахте в моих руках умер телефон. Вахтер расстроился и бил по пластику руками. Я позвонил с чужого мобильного (он был малюсенький, размером с компьютерную мышь) и воззвал. Я просил Ромыча (он уже был дома) спасти наш выход.

Клаву и мышь нашли. Все закоммутировали. Группе перед нами не дали и 20 минут на выступление. Ничто не должно было теснить ДИСКОТЕКУ. Никто. Теперь выяснилось, что комп (как мой, так и предыдущий) изначально нечем было подключать собственно к аппарату, к пульту и колонкам. Запара росла, воняла и сеяла сотни семян облома. Необходим был шнур с маленьким джеком и тюльпанами. Наша вокалистка отдала свои наушники от плеера (за ними тоже кто-то сбегал, но уже ногами и недалеко). У всех опрошенных мной девушек, девиц и дам не оказалось маникюрного набора с ножницами. Поэтому мы оторвали провод от наушников руками. Когда где-то нашли кухонный нож, мы уже заматывали зачищенные проводки вокруг двух джеков. Все это время пьяный молодой организатор-ведущий уже в какой-то дионисийской тунике на голое тело кричал нам: «скоро?» и «уже все, время вышло». Напряг сковывал мысль. Барабан, бас и вокализ смело начали без меня. Фоном этому отчаянному импровизу шла большая запара. Мы все воткнули, все закрепили чертовым скотчем, мы запустили чертову программу, и тут комп повис. На сцене тянули время. Какие-то добровольные девушки наперегонки поедали ради призов бананы, вставленные добровольным парням в ширинки брюк. Ди-Джей рядом ставил в обычный безотказный СиДи-плеер легкую эротичную музыку. Мы перезагружались в четвертый раз. Нас уже сто раз объявили в пьяный микрофон, назвали интереснейшим проектом и перспективным коллективом. Но комп вис и вис именно на самой последней стадии, когда оставалось только нажать курсором на чертов «плэй». Вы меня понимаете? Это был Позор. Я только с вокзала. Играть нужно только на долбаных деревянных гитарах. И уже не под этим, таким неплохим вообще-то, названием. И уже только жестокую, беспощадную, как Харлей, музыку, полную экспериментального неповиновения.

Все сошли со сцены, уступив место дискотеке. Публика быстро переключилась на танцы. С дискотекой проблем не было. Так всегда. Все, куря и оглядываясь, растусовались кто куда. На уцелевшие деньги я добрался домой на такси, ехавшем дооооолго-доооооолго.

Так вышло, что всем процессом с самого начала занимался не я. А я бы делал все иначе: или будет все, что нужно — или сосите свои бананы на своей вечной халявной дискотеке. Я не доверяю большей части славян, особенно живущим в провинции. Их развратили или переродили. Они уже не способны организовать пуджу. Только дискотека и банан в мотне. Мы согласны были рисковать жизнью и имуществом в последний момент ради простой 20-минутной игры — даже не для собравшихся молодых горожан, а для себя. Но кому-то проще и лучше всю жизнь катать по трамвайным рельсам похуистического шаблона, нежели разрезать холодный воздух на Харлее своего Духа. Мне было до охуения стыдно — и не за себя. Ведь все просто. Зачем было дергаться? Люди, способные нас подключить к аппарату или хотя бы дать время, чтобы мы сделали это сами — они не здесь, не в прелестном и перспективном Луганске. Они так далеко и абстрактно, что все вокруг иногда кажется мне дурным иллюзионом, где заправляет вредный и идиотический голем в гриме фокусника Кио.

Все.

Нет, не все. Я вспоминаю моего друга Романа из Москвы, ценящего кое-какие старые советские ч/б фильмы и радующегося нескольким персонажам из ОбсЕрвера. Я вспоминаю замедленный до абсолютного такта голос Льва в телефонной трубке. Я вспоминаю легкое свечение и светящуюся легкость вокруг замечательных ЧувМила и Маши. Я вспоминаю фрагменты и целые стихотворения бравого Нескажу. И переключаюсь. Не злюсь. Покатался на мотоцикле-торпеде. Послушал дружественную группу перед нашим позором. Я много и раньше писал о моей симпатии к лицам ОбсЕрва. Это таило пафос. Фигня. Пафос, если он правильно сыгран на душевном инструменте — это чистейшая энергия симпатии. Я поделился с вами своим позором, но, как мог, пытался, чтобы это было слегка смешно там, слегка живо сям и чуть щекотно вот где-то тут.

Вот. Прошу считать меня персонажем моих собственных книг. Радикальных феминисток призываю вспомнить про нон-фикшен отсос бананов на сцене и приехать сюда с целью развала местных патриархальных органов управления.

А музыка у нас очень правильная, именно та. Так что, если все по-серьезке, то приглашайте.

ИZбранное

Авторы

Сборники