Thela Hun Ginjeet

Жара на улицах Джунглей… А в джунглях, если туда только сунуться — ждут разнообразные, хотя иногда может и не очень, биологические системы. Их еще можно умно называть биомы. Это такие участки, где всё живое и не очень живое тесно завязано друг на друге, все взаимопожирается, еще немного симбиоза, про который вообще мало что известно, немного фотосинтеза, отходы всякие, дикое желание жить и непомерные способности к приспосабливанию, несмотря на всеобщую поголовную смертность. В общем, очень интересные вещи, если подбираться к ним так — отстраненно. В батискафе лучше всего.

И вот этими участками и их клиентурой как бы занимаются такие люди — биологи. Такая профессия романтическая — биологи. Биологи! По крайней мере, должны заниматься. Не обязательно врукопашную лезть туда, конечно, но — хотя бы наблюдать; а вдруг — весточка от матери-Природы? В смысле, что — еще одна и не такая пугающая, как раньше. Очень творческая и романтическая профессия — биолог. Мне так казалось почти всегда — в детстве. Ну или как минимум — профессия с Флёром. Затерянный там мир, Хонсю, буш, Зимбабве, рептильные ареалы Джанкоя… Да и после детства иногда — раз, девушка учится где-нибудь в Университете, на биологическом! Чисто случайная девушка, знакомая просто, но специальность биолог делала её как бы частью той большой науки, которая не повреждена мозгом и к которой еще можно подойти поближе — на расстояние, на которое самих биологов, допустим, может подпустить к себе элементарный сурок. И так все вроде бы доступно, и по школе всё еще помнится, и перспектива какая-то еще маячит: ага, ареалы обитания… опыление… черенки… сельва… головоногие. Это всё и все эти.

А они резали. Другая женщина, которая окончила ВУЗ и получила специальность биолог так и сказала: а мы их резали. МЫ — ИХ, РЕЗАЛИ. Мне сказала. И в словах её больше было не какого-то метафизического стыда или угрызений совести, но — устойчивого сожаления о напрасности всего того — происходившего во время учёбы на биолога. Не то чтобы жизнь и молодые годы даром прошли, нет, молодые годы, они — даром почти никогда — там всегда костры, опыление, черенки, сельва, голова и ноги… Ракообразные, первая любовь, пиво… Но — напрасные усилия на странную специальность. Ведь не врачи же вроде бы. А со второго по пятый курс — все поголовно резали живых лягушек и мышей. Причем, сами они говорят, что — лягушек и мышей, и только, а на самом деле — еще неизвестно, только ли. Весь список может и умалчиваться. И не природу их там учили любить и понимать. Их учили тому, что любить и понимать природу-мать можно будет только после того, как вы порежете этих мелких созданий года так четыре и узнаете на своем кровавом опыте, как и из чего они сконструированы — эти дети природы. И только так. Дисциплина. Почти — военная хирургия. И получается, что биологов в мире, или хотя бы в бывшем СССР — до хрена. И что они — странная социальная группа. Потому что многие, порезав лягушек и мышат в количестве далеко не одного десятка штук, после работают, допустим, продавцами в больших магазинах, или на фирме какой-нибудь не биологического профиля, или в фотосалоне. Вот та знакомая женщина, что призналась в резне, она — тоже не по специальности. Никак не на ферме. И в глазах у них, у биологов, может промелькнуть что-то такое… какой-то дикий абсурд жизни… какой-то образ печальной скотобазы… лапки подергивающиеся… там, кишечничек на столе, не знаю что еще. Да и этого уже довольно. И ведь все они помнят не только свою первую лягушку, но и еще две вещи: откуда СТОЛЬКО лягушек и мышей специально появлялось для растерзывания, вот эти некие запасники, инкубаторы или что-то такое, и второе — СКОЛЬКО каждый очередной учебный год приходило к столу и скальпелю новых второкурсников. И всем надо было получать оценки за эту практику. Как-то учиться. Стипендию иметь. Иметь какие-нибудь виды на будущее.

Странно то, что любить свое дело, то есть вроде бы любить природу, их учили от противного — через ужас. Ведь не так это просто — располовинить лягушку, особенно живую. Может, все для того, что если вдруг война, огромное количество жертв и раненых, и все биологи — опа! — и как бы врачи на передовой. Грыжу там в окопах вырезать за пять минут или мозоли устранить у генерала в блиндаже или прямо в едущем сквозь грозовые раскаты джипе. И много девушек шло в биологи, чтобы еще больше полюбить природу и живое. А там их… А девушкам сложнее убить суслика или мышонка, это же понятно. Это некоторые пацаны с детства — вот как бы с самого рождения могут, только ходить научились, только руки стали более-менее слушаться, сходу — жабе соломинку в жопу, воробья — камнем, собаку — кирпичом, с кошками вообще — лучше не вспоминать, что происходило. Курице голову свернуть — легко. Ну, такие просто люди. Генетические… И вот им не особенно-то и хотелось поступать на биолога. Их уже в школе на уроках все эти хромосомные дела отпугивали. Им всё это казалось, — да ну, развод какой-то! В гробу я видал, мол, эту цитоплазму… И шли как минимум в спорт.

Да, еще вот эти пацаны, и не только те, которые генетические палачи, а вообще все, что живут сегодня, к примеру, в провинции и на периферии — они все сейчас носят такие как бы кожаные курточки с множеством лейблов, нашивок и поясняющих названий, такие спортивные по виду курточки, все одинаковые, и все пацаны в них чисто — гонщики. Гоночная вся эстетика: феррари, мишлин, что там еще, ламборджини, какие-то ягуары, заключенные в гербовый щит — ну всё это, сверхбыстрое, аляповатое, массированное. В основном трех основных цветов: на черном — красное и белое. И все — гонщики. А почему? Гнали-то в этом возрасте вообще — все и всегда. А тут — приближение и стилизация, только шлемов на всю голову не хватает. Ну и самой тачки, такой, как обычно — с гудйеар на резине, мальборо на антикрыле, с летчицкой кабиной — её тоже не достает… Почему же так одеваются? А потому что — провинция, где они живут, она же медленная, если по сравнению с центром, где на метро народ перемещается гораздо быстрее, чем те лихие люди, которые в провинции плевать хотели на ГАИ. Поэтому — в противовес. И как компенсация. Жизнь-то не только медленная, её и ускорить существенно они не могут, и наперед всё как-то удручающе ясно — тупая ровная трасса с одним улавливающим карманом (и это реально нехорошо) и плохим асфальтом. Много ментов, постоянное мутилово с ценами на бензин и красивая скорость только в кино — в таких специальных фильмах, где сразу ясно, что съемочная группа собралась и обсудила всё: тачки превосходные есть, камер лучших — восемь штук, бюджет некислый выбили, девицы с силиконом есть на вторые планы, трюки с серьёзной компьютерной подрисовкой и главное, главное — такая полутяжелая и очень молодежная музычка — такими нарезочками, тыц-тыц-тыц, и очень под крутизну диалоги, простые, плоские, но крутые… И это — реально всё. Для пацанов этих. Это скоро пройдет, конечно же. Хотя всё медленно, и оттого — не так уж и скоро пройдет. Зато все — гоночные, только из-за баранки, только обогнали какого-нибудь там, я не знаю, Аэртона Сенну, или — особенно народно любимый и нарицательный даже у девушек — Шумахер. Хорошая фамилия… Шумахера вот только что обогнали на последнем круге, попили шампанского перед журналистами, и — во двор, пивка хлобыснуть с братанами, там, у детского сада, на лавке, очень удобно. И все в одинаковых в общем-то куртках. Чтобы сильно не вырываться вперед. Потому что — остальные же этого не любят. Или — не сильно оценят. Феррари — да хрен с ним — пусть хоть феррари. Вроде быстро ездят феррари эти, да? Замещение это называется, как-то так… Или — компенсация?… Но, если разобраться, то — одиночество. Так это называется, и уже давно.

Кеану Ривз вот после «Скорости» куда попал? Правильно — в «Матрицу». В Матрице скорость стала очень велика, спору нет, но — но — объектная ориентация стала тупее, и вообще всё стало тупее.

Тут еще, видимо, дело не только в ошибках, в гнилом устройстве общества, в одиночестве граждан, но и в скромности.

Не знаю, как внятнее проартикулировать… Ну вот, например, известная ситуация: Роберт Фрипп выдвигался одно время по Европе соло, знакомя публику со своим аппаратным обеспечением — так называемой фриппертроникой. Но изобрел-то всё это не он. Изобрел это для Фриппа человек не менее известный, чем Фрипп — Брайан Ино. И может сам Ино предложил так назвать эту аппаратуру (там что-то как минимум два магнитофона катушечных, две бобины, один пишет, другой это воспроизводит нон-стоп), дело не в том. Дело в том, что Фрипп, человек жесткий, непримиримый, изломанный мистицизмом — не отказался. И ездил со своей фриппертроникой. И играл сидя, неподвижно, непримиримо.

ИZбранное

Авторы

Сборники