КОНДЕструкции

Пока ночная бабочка, пойманная днем, бьется в коробке из под «бонда» — можно на несколько минут отвлечься.

Наверняка, если вы не слишком опасаетесь погрузиться в личную паранойю, после нескольких затяжек хорошего ганджа, при достойной компании, вы можете сполна и без излишних онтологических напрягов ознакомиться со специфическим состоянием особой «естественной аналитичности» вашего мозга — тем состоянием, которое в рассказах В.Пелевина обозначается сленговым определением «пробить на думку» и которое столь героически и самоотверженно преподается в наполненных инвективной научностью статьях нашего уважаемого Северного Дятла Льва Василича. В случае Северного Дятла это демонстративный, сухой и не терпящий возражений per se стиль старой высшей школы, отмеченный стремлением к эмансипированной культуре молодежи, с ее свободным обращением с материалом и языком, а также смелым «авторским» произволом. Пирогов ничего не конструирует, его критика целиком посвящена демонстрации и сопоставительному ознакомлению. Восхищает именно это ее свойство текстовой чревовещательности. Многократное повторение одних и тех же терминов, которые в отрыве от академического корпуса Науки ничего не значат и не объясняют, дублирование одних и тех же стилистических приемов — все это, конечно, напоминает равномерные удары дятла, намеревающегося бесповоротно раздолбать себе уютное дупло внутри им же самим придуманного древа. Но зачем вообще эти ангедонические птицы столь методично (и стратегично, естественно) мочат клювами кору мозгов? Ради червяков — паразитов, вредителей и лазутчиков. Одним ИЗ таких червячков, уже кстати давненько заморенный за морями, явился опыт Деконструкции. Т.е. то состояние, о котором я говорил вначале. Состояние, изнутри которого все усилия французских деконструкторов-структуралистов кажутся напрасной тратой сил и, мягко говоря, измышленческой возней — ибо сводятся эти усилия только к теоретизированию и суммам ментальных спекуляций, недоказуемостью которых авторы прикрываются, как щитом, а за неимением опыта психически-телесной деконструкции это прикрытие оборачивается против них же. Говорить много на эту тему ИЗлишне — всем известны однобокие «добродетели» науки.

В смысле того же опыта «пробивание на думку» у Пелевина устроено гораздо более гладко и гармонично — как, в общем-то, и работает «подключенный» рассудок. Поэтому Пелевин в своих произведениях занимается той же деятельностью — он деконструирует, однако, завуалированно, не выдвигая эту функцию в прозе на первое место. Достаточно вспомнить «Чапаева и Пустоту», «Жизнь насекомых», «Омона Ра» или «Реконструктор». В них трудно сказать, является ли философско-аналитический прием игровым или же наоборот. А можно вспомнить и нашумевшее «Generation П» — где самораспаковка сюжета, смысловая эксплицитность служат основным движком всей машины текста. Тот же самый Ролан Барт полагал, что «изучение социологий массовой коммуникации позволяет заключить, что реклама не создает, а отражает массовую психологию». Поначалу это утверждение для русского уха кажется неверным и безосновательным. Более того — у нас все наоборот, все конвульсии сознания социума предполагают, что вызваны они при помощи конкретных воздействий, суггестии, фасцинирования, за которыми стоят или уже лежат Большие Деньги и остро веет чем-то политическим. Однако в «Поколении П» все-таки показывается ход мыслей, по которому можно прийти к консенсусу с бартовой заявкой. В конце концов, если хорошенько «пробиться на думку», то станет видно, что весь агрегат рекламы является зеркалом специальной кривизны, действующим в системе комплексных величин.

Где-то в этой деконструкционной точке демаркационно сходятся наработки критика Пирогова и писателя Пелевина — вещи, безусловно, противоположных зарядов и направленностей — они просто имеют одну общую область «стартовых», начальных импульсов. Пелевин, конечно же, тоже прекрасно знаком и с Дерридой, и с Р.Бартом, и с Ж.Бодрийаром. Однако он не занят по роду деятельности манифестацией их имен и представлений, более того — Пелевину нет нужды даже ненадолго концентрироваться на каких бы то ни было проблемах постмодернизма или постпостмодернизма, он там уже находится и может легко включать, абсорбировать эти проблемы в свою прозу. Пирогов же проявляется, «позиционирует» себя в качестве лица, стремящегося максимально саморазрекламироваться. Такое впечатление, что он очень спешит — от огромного количества его микродиссертаций создается ощущение лихорадочной подготовки собственной ниши в Сети с крупным расчетом на будущее. Это просто какой-то форпост сетевой словесности и литературы. Блестящая академэрудированность автора ослепляет (как его, так и драгоценного читателя), и тогда уже остается только механически читать эти лекционные построения. Такой вид ауторекламы, согласно воззрениям Барта, есть непосредственное stricto sensu отражение массовой психологии, способной проявляться в Сети. Увидеть это сразу, возможно, тяжело, но в этом случае остается только положиться на истинность суждений Барта. Происходит своего рода бартер: «Смерть автора» в обмен на авторизированные конструкты. Так что же — приходится по достоинству впечатлиться размерами и конфигурацией дупла.

Предположим, что в определенной «стартовой» области мы можем рассматривать обе вышеупомянутые фигуры как нечто однородное, но имеющее две различные энтропийные характеристики. Начальное различие мы можем представить в виде несложной кодировки: Пирогов — Пелевин. Следует вспомнить, что общий определитель — в данном случае буква «П» — в азбучной системе онтологически соответствует «Покою» и имеет нумерологический эквивалент 80. Это корреспондирует с понятием математического предела, а также вызывает образ левой и правой направленности ленты Мебиуса.

Теперь необходимо произвести операцию сокращения нетождественных остатков. В этих целях станем называть соответственно писателя — П, а критика — П.

Так вот, как П, так и П, как уже было сказано, рассматриваются наподобие двух конструктов различной творческой мотивации, но имеющих общую область соприкосновения. Представим себе, что оба П рассмотрены нами как сложные суммы различных параметров — от биологических до тонкоматериальных. Перетасовав между двумя П все эти параметры наподобие колоды карт и получив снова две фигуры уже с иными наборами характеристик, мы все равно увидим, что ничего не ИЗменилось — есть П и есть П. Это почти то же самое, как если бы мы поменяли местами у литеры «П» левую и правую опорные ножки.

Теперь настало время «возродить» автора. Предположим, что я соотношусь с П и П в данный момент посредством данного текста. Лучше всего представлять это, как линейно-лучевую перпендикулярную к объекту связь. Предположим также, что моя фамилия после операции по сокращению нетождественных останков будет эквивалентна О (т.е. «Он», #70). Топологически я помещаю себя ровно в центр образованной двумя П бинарной структуры. Делаю это не для саморекламы, но только в целях наглядности того образа, который должен в итоге проступить сквозь весь «дискурс».

Итак, неминуемая и явная характерность выходит на передний план. Общий вид структуры, базирующейся на двух П и сомкнутой посредством конструктивистского подхода со стороны О, будет таким: ПОП.

Остается только предложить небольшой декор для этого метода «кондеструкции» — добавить Логос, посредника, представленного финальной скромной литерой «с», #200, и останавливающего падения по лентам Мебиуса. Так мы получим ПОПс.

Приятного вам позиционирования!

P.S. Ночная бабочка аккуратно прогрызла круглое отверстие в «О» «бонда» и принялась методично растворять слюнными выделениями оконное стекло, за которым медленно наплывала ночь.

ИZбранное

Авторы

Сборники