Евгений Из. Пельмени с венским стулом и Валенки в меду

Ну, вы узнали. По вычурному юмору и революционной отстраненности… И ни в коем, ни в коем случае, я вас умоляю, не солите носки — ну, это же и так ясно. А вот майорана и мускатного ореха — не жалейте. Правда, с последним — поосторожнее. Может быть передоз.

Владимир Георгиевич Сорокин, столь любимый не только ОбsЕrвеrОМ, АКМом и бездоннолобыми литературоведами, но и целой толпой «продвинутой» молодежи сейчас находится на заслуженной работе в Japan, или только-что оттуда вернулся, или собирается возвращаться, или не собирается… Не в этом дело. По-быстрому придайте вашему любимому паштету форму сердца и читайте дальше.

Три новых и лаконичных вещи Владимира Георгиевича уже пару месяцев как лежат прочитанными на моей машине, в папке «sorokin». «БАНКЕТ» называются, «НАСТЯ» и «ДЕНЬ РУССКОГО ЕДОКА». Все три плотно объединены двумя темами: гастрономией и «сорокин-стайлом». Я не оговорился — Стиль Сорокина безусловно является в наше непростое и смутное время определенной жизненной темой, впрочем, как и сам Владимир Георгиевич. Но об этом, возможно, позже.

А в этот раз я остановлюсь, — если, конечно, никто не против, — на новелле под названием «БАНКЕТ». И не только потому, что была упомянута страна незаходящего солнца, нет. Просто Банкет как культурный факт перманентной актуальности бесконечно дорог сердцу русскоязычного человека. Помните сакраментальное: «Я ТРЕБУЮ ПРОДОЛЖЕНИЯ БАНКЕТА!!!»? То то и оно.

Владимир Георгиевич, щедрая душа, решил всех нас накормить. Накормить именно по-настоящему, под завязку, не скрывая благородной цели. Как на Востоке (в Монголии, в частности) — пока дорогой гость не начнет зычно рыгать, от него не отстанут. То есть — это уже традиции и засуньте ваше барбекю себе — обратно в духовку.

Во всех трех новеллах с «сорокин-стайлом» — никаких изменений, а значит и никаких проблем. Читай себе потихоньку, делай пометки, если хочешь, и вообще — «узнаю брата Витю». Зато — и это немаловажно! — новеллы НОВЫЕ, СВЕЖИЕ и РЕСПЕКТАБЕЛЬНЫЕ. Ну и, конечно, никуда не исчез мелькавший сквозь все «Голубое сало» чуть обновленный юмор. Не лыком шит Владимир Георгиевич и лыко крепко вяжет; «сорокин-стайл» переживет любой «совок», и Рубинштейна с Приговым, и вас с нами переживет, и сам себя тоже. Ибо есть он по своей сокровенной природе — натуральнейшая сермяжная актуальность. И не надо вот этих вот выкриков из-за аграрной загородки.

На самом деле это не просто «БАНКЕТ», как зафиксировано в названии, это — БАНКЕТ «ДОРОГОЕ», чисто русский звуковой файл, врезанный в золотую поверхность грамофонной пластинки. И не простой какой-нибудь там золотой файл, а подробнейшее руководство по нескольким сменам блюд на великосветском банкете, при зажженных факелах и под «Золото Рейна». Никак не меньше. Особое место занимает в перечне посуда, в коей блюда следует подавать — это, как мне показалось, имеет какое-то тайное значение. За расшифровками нужно обращаться к знатокам этикетов и геральдистам.

А теперь позволю себе процитировать одни лишь названия, из которых каждое — несомненный перл, способный сравниться по остроте задетого момента разве что с «Монти Пайтон». Дабы не портить вам аппетита, процитирую не все блюда, а только самые, на мой вкус, эксклюзивные, т.е. те, которые смело могу отнести к группе под кодовым названием «Стряпня Насмерть».

Икра из книги М.Булгакова «М&М» (4 экземпляра в твердом переплете)

Галстуки, фаршированные тампаксами (16 шелковых на 16 использованных)

СЕДЛО ВЕЛОСИПЕДА ПОД ШУБОЙ (так и представляешь)

«Крафтверк» по-албански (сила! почти два кило винила)

ДИПЛОМЫ О ВЫСШЕМ ОБРАЗОВАНИИ В КИСЛО-СЛАДКОМ СОУСЕ (всего-то 14 штук, но — насмерть, сам пробовал)

ТОРТ ИЗ ПЕРСИДСКОГО КОВРА (штука покруче рулета!)

«Продиджи» с заварным кремом (мясорубка и лазерные диски вам понадобятся)

«ШЕРСТЯНОЙ ЛЕБЕДЬ» (это финальная фишка, от вас потребуется немало лобковой шерсти)

Надеюсь, достаточно. Теперь немного контекстика. Все это великолепие воспринимается строго на слух четырьмя девушками, готовящимися к трапезе на лоне матушки-природы. Рыдающий русский голос, перекликающиеся друг с дружкой утки. Да знает ли кто-нибудь из вас, что значит «танец соломенного плаща»?!! Это вам не какой-нибудь Сей Сенагон.

Короче говоря, дорогие пользователи Сети и читатели, Такамизаву Томоки съели четыре девки из клана Хуруичи.

Не подумайте, что я сдал Владимира Георгиевича с потрохами. «Сорокин-стайл» нуждается в пристальном и детальном прочтении, к тому же, осталось еще два рассказа.

АНТРЕКОТ ИЗ АНТРАКТОВ

Вот и Япония снова
милые круглые лица
гейши, кабуки, сакэ
но, Володя-сан,
чья это тень
постоянно мелькает за вами
— что за призрак на «П",
ведь не Пригов Д А?

Я не знаю, может быть напрасно никто не занимается популяризацией термина постконцептуализм. А, быть может, уже как-то поздно, что ли. Ведь не исключено, что на неком метауровне вся современная культура входит в фазу Великого Поста.

В "БАНКЕТЕ» Владимир Георгиевич не просто продвигает вегетарианскую кухню, заменяя мясо иными предметами объективной реальности. Скорее, все эти объективные предметы представляют собой, если так можно выразиться, «культурное мясо» или же «мясо культурной реальности». И в этой культурной реальности заметен характерный крен в сторону ее русского восприятия, что опять-таки есть бесценный подарок западным славистам (падким на славянофильское филе с российским душком).

Конечно, намного более глобальна тема самой кухни, реализация посредством творческого акта идеи о пожирании-поглощении цивилизацией самой себя и своего жизненного пространства. Может быть, напрасно до сих пор никто не занимался серьезной популяризацией термина «социокультурное самоедство». А, быть может, уже поздно и уже некому.

Так или иначе, но под темой глобальной кухни зарыта еще более обширная «собака» — проблема соотношения текста и письма, «знака и денотата»; и уж в этом культовом трупе поковырялось великое множество специалистов языка и речи.

При определенном напряжении мозжечка невозможно не согласиться с Аркадием Неделем, который пишет по поводу Владимира Георгиевича следующее:

Максимально же расслабившись после онтологической редукции, можно и возразить на это: чистый акт письма, отстраняющий значение текста не есть чудесная операция, по крайней мере в т.н. «литературе», ибо этот акт в таком своем значении перехлестывает и перекрывает эту «литературу», возвращаясь к первоидее графики как таковой или начертания досимвольных, природно-фасцинативных соответствий окружающей действительности.

Это, конечно, тоже может показаться спорным в той же самой мере, как и использование рискованного оборота «открытие нового литературного сознания», от которого прилично попахивает культурным утопизмом.

Тем не менее, такая известная на литературном поприще личность, как Митя Волчек (для «Митиного журнала» как раз и писал о Сорокине А.Недель) считает, судя по одному виденному мной интервью в Сети, что наиболее значительное и интересное событие нынешней русской литературы — это, вне всяческих сомнений, наш Владимир Георгиевич.

Порою мне кажется, что подобная негустая ситуация сложилась закономерно. В этом есть нечто от математического понятия «группы». С когнитивной точки зрения «группа» является абстракцией второй ступени. Если математические абстракции первой ступени можно назвать отпечатками, фиксирующими для понимания объекты и процессы из реального мира (области прототипов), то абстракции второй ступени работают уже со сформировавшимися понятиями и представлениями первой ступени. Абстракции второй ступени способны ассоциировать «слепки с прототипов», сочетать их. Владимир Георгиевич, скорее всего, обращает в своей литературной деятельности внимание на функции в абстракциях первой ступени и их свойства (как например свойство ассоциативности). Сам продукт его деятельности, если не вдаваться в подробности быта действительных чисел, будет в конце концов попадать в категорию коммутативной (или абелевой) группы. Все остальное — это степени образующих элементов. Такое впечатление, что скроив собственный космос из готовых полуфабрикатов, Владимир Георгиевич в потоке аутоэротичных самосовмещений стремится выйти на третью ступень.

Порою мне кажется, что все это закономерно, и тогда я несколько раз крещусь, закрыв глаза и обеими руками.

К величайшему счастью, Владимир Георгиевич не стремится что-то пояснять в сложившейся вокруг него обстановке; элегантная подборка вполне вменяемых интервью и пара томов собрания сочинений ("Ад маргинем" в жестком переплете), из которых при желании можно сделать неплохую икру, а то и отбивные. Любой постабстракционист второй ступени на его месте поступил бы точно так же. Да только поздно. Владимир Георгиевич медлительно, хладнокровно растягивая слоги, голосит нам с того берега:

P.S. Мыслится, что через ближайшие лет пять совершенно единогласным и монолитным будет мнение о Владимире Георгиевиче как о современном Рабле, приготовившем и съевшем не только Достоевского, но и Брюса Стерлинга. Аминь.