МАСЛЕНКА

Самодельная жестяная масленка

Полез на антресоли и все достал. Взгрустнул, запыхтел трубаней. Кто обнимает вас, милые колыбельки? Яблони-груши. Засопеть, прикоснуться. Припасть к истокам, где же ты, долгожданный припадок. Вот стопочкой сложены на столе, лежат незначительные детали.

Номер первый, старая жестяная масленка. Самодельная жестяная масленка с клювиком, сделанная из банки «Ванильная ХАЛВА подсолнечная. Цена 46 копеек. Вес Нетто 250 г. ГОСТ 6502-69». В далеком шестьдесят девятом году завязались узелки нашей совместной с масленкой жизни. Будучи, согласно легенде, от рождения ребенком хилым, отдан в деревню — на сырое мясо и свежий воздух. Вольные хлеба типа «булка сплющенная продолговатая со змейкой» приносила из магазина бабушка. Змейка — это такая полоса теста, ее можно было отрывать, оставляя на загорелой булкиной спине бледный след, и снедать по праву детства отдельно. След розов, он ведет к мясу нас.

Мясо со специфичным дурным запахом, знаете, таким немного говяжьим, висело в больших холодильниках на продуктовом совхозном складе, где бабушка была разнорабочей. Она мыла холодильники, там на железных крюках висели коровьи туши, не помню, с чернильными штампами «проверено, глистов нет» или без. Копченую колбасу приносила соседка Петровна — ее дочь работала на коптильной фабрике в городе Кисловодске, и в отличие от большинства своих сверстников, я знал значение слова «сервелат» — тоненькими прозрачными ломтями. Выкормился, выжил и растолстел. Можно на свежий воздух.

Он, как известно, особенно свеж зимой, а воспоминания о зиме делятся на семь самостоятельных сюжетов. Сюжет первый — зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в январе. Проснулся утром, — окна залеплены так, что свет с трудом проникает в комнату. Прижавшись носом к стеклу, видишь укрытые снегом ветки ореха и тяжелые белые набалдашники на прутьях куриной ограды. Глупые куры мнутся, подслеповато щурясь, солнце хитро светит им из-за туч. Облачившись в колготы, шерстяные штаны, майки, рубашки, свитера, кофты, шарфики, варежки, шубейки — вперед, в да здравствует новый мир.

Сюжет второй назывался «красные лыжи». Короткие, несуразные, с ременными петлями вместо креплений. Для лыжной ходьбы предназначался огород, но в тот день было слишком тепло, и мокрый снег предательски к лыжам прилип. Там где ступала нога лыжника, первооткрывалась жирная грязь. Снег покрылся неэстетичными следами, что привело к провалу спортивной карьеры, разочарованию и обиде. Где-то на периферии осталась снежная баба с всамделишной морковкой и глазами из угольков.

Третий сюжет связан с ледяной горкой и подробно запечатлен на восьмимиллиметровой кинопленке, поэтому писать о нем неинтересно. Санки самодельные, деревянные, но с настоящими коваными полозьями, покрашены в синий цвет. Перед прогулкой — завтрак с неизбежным подогреванием полезного молока. Молоко хранится в большой голубой кастрюле, но его мало, на самом дне. «У-у, а молока-то у нас кот наплакал», — говорит дедушка, творец горки, зимы, санок, а также и восьмимиллиметровых кинопленок, и самой жестяной масленки.

С тех пор коты всегда плачут белым, а пока греется молоко, можно нюхать льдинки на промозглых стеклах веранды. Запах холода, льдинок, зимы раньше был легкодоступен. Теперь случается раз в году — в одно из тех утр, когда выскакиваешь из подъезда, не чая беды, а он вдруг обрушивается на прокуренный нос, и прокуренные мозги наполняются удивительно ясной мыслью: скоро зима, скоро тридцать лет, скоро сорок, потом пятьдесят, сто, девяносто…

В доме зато тепло: там печка, телевизор, буфет с плюшками и все дела. Особенно хорошо пользоваться щедротами дома, когда сперва во дворе замерзнешь, заигравшись в снегу до сумерек, до гусиных рук, до полного обледенения вышеупомянутых штанов и шубеек. Тогда с внезапной радостью приходит вдруг понимание: есть же дом, и в него можно вернуться, и читать трех мушкетеров, и слушать искоса треск поленьев, и внимательно рассматривать интереснейшие картинки!

Новый год пахнет кедровыми орехами (откуда они?), гуашевой краской и самодельной гирляндой, снятой Дедушкой с заветного чердака, а крестовина для елки хранится под дровяным навесом за домом. Но утомила меня зима, надоело учить Полтавский бой (швед, русский колет-рубит-режет) и прыгать по дивану с пластмассовым мечом, переживая приобретенный в ходе урока опыт. Устал, трубаня доканала, сердце болит, спать хочу.

Хотелось, чтобы вдохновение валом, хотелось довести себя до истерики антресольным богатством, но восьмимиллиметровые пленки оказались недоступны, потому что сломался кинопроектор, виниловые пластинки недоступны, потому что рассыпалась в труху иголка в ветхом электрофоне, а нюхать нечего, да и нечем, все закоптила убийственная трубаня. А жаль, у той гирлянды был такой мягкий, уютный свет… Знаете, который куда-то манит и чего-то такое таит. И зовет, но недалеко и нестрашно. Твою мать!..

Приблизилось лето. Путь к нему лежит через три стадии. Стадия яблоневого и грушевого цвета, стадия опадания ложной завязи (крошечные неродившиеся плоды скрупулезно подбираются с земли и складываются в пластмассовый грузовик-цистерновоз) и стадия Большой Первомайской Прогулки, когда приезжают родственники из Ростова, шумят, разговаривают, немножко пьют, а потом степенно гуськом идут гулять к реке. Эта восхитительная традиция дожила до конца восьмидесятых, дотянула тоненьким ручейком, жалким, как все, что стареет и умирает, а тогда — о, тогда это был бурный поток младости и веселья!

Дом-пятистенок ведь невелик, и толпа гостей не вмещалась в него: жили, в основном, во дворе, под сенью южных дерев и за составленными столами шумно пили домашнее вино, но прошу заметить, что на Кавказе домашнее вино — это не то, что у вас там называется «домашнее вино», а именно настоящее, и именно вино — из разряда тех, что достаются вам в дорогом ресторане.

А по вечерам двор загадочно осенял электросвет, заводился магнитофон (танго-танго-танго, Сличенко, мелодии и ритмы зарубежной эстрады), жарили шашлык (на Кавказе не говорят «шашлыки»), перебирали семиструнную (о, это важно, — звук другой) гитару, дремали в шезлонгах, смотрели на огонь, расползались по раскладушкам.

Примечания

Змейка — это просто такая полоса теста

А еще есть гора Змейка, из семейства лакколитов. У подножия раскинулся в тени садов город Минеральные Воды (рынок, вокзал, аэропорт). Оттуда до нас пятнадцать километров.

К лакколитам также принадлежат Бештау, Верблюд, Бык, Кинжал (изгрызен до основанья промышленностью), Лысая, Развалка, Железная и Машук, где Лермонтова убили жыды.

я знал значение слова «сервелат»

Впрочем, не слишком хорошо. По традиции советского гастрономического унитаризма, сопутствующего продуктовому дефициту, сервелатом у нас называлась любая сырокопченая колбаса. Что, в общем, странно, потому что, во-первых, сервелат не сырокопченый, а во-вторых, этот сорт должен быть меньше известен советскому человеку, чем салями, которую Штирлиц с еще одним фашистом трескал в кино. Видимо, красивое западное слово «сервелат» (в пику некрасивому азиатскому «салями») дедушка привез из Ленинграда или из Таллинна, где бывал по некоторым делам.

Новый год пахнет (…) гуашевой краской

Отец однажды нарисовал гуашью много красивых новогодних плакатов (заяц, медведь, белка, ежик, Мед Мороз, Снегурочка, елка и другие представители родной флоры-фауны с новогодними атрибутами и аксессуарами в руках). Плакаты были в нарушение всех правил прибиты маленькими гвоздями прямо к стенам и комоду, что немало скрасило мой детский суровый быт. От них восхитительно пахло, впрочем, как вы уже заметили, в детстве от всего пахло восхитительно.

прошу заметить, что на Кавказе домашнее вино — это не то, что у вас там называется «домашнее вино»

У меня под столом на полу лежит толстая амбарная книга, в которую дед из года в год записывал по дням, сколько кустов винограда какого сорта и в каком ряду было им обрезано, подвязано, обработано, и сколько ведер урожая потом с них собрали. Здесь же, не чаще двух раз в год, — скупые ремарки типа: «Петушок болеет». Факт рождения Петушка никак не отмечен. В 1969-м году седьмого июля нет: «5 июля — опрыск», «13 июля — чеканка и опрыск».

Последняя запись 1991 года: «21/VII. +36 все две недели. Земля потрескалась. Виноград в Мильдью. Не было никогда». Через день случился второй инфаркт. Через четыре недели он умер.

перебирали семиструнную (…) гитару, дремали в шезлонгах

Шезлонги, вовсе не диссонирующие с нашим бедным, но все-таки, благодаря деду, слегка щегольским и все-таки южным бытом, были, конечно же, самодельны. Самосделаны под впечатлением круиза по Черному морю на теплоходе «Крым» году так, примерно, в шестидесятом. Капитаном «Крыма» был тогда Иван Иосифович Вавруненко, реабилитированный политзек, дедов товарищ.

Этот Иван Иосифович был большой пижон и, как все пижоны, чуточку распиздяй. Он сыграл немалую (хоть и не явную) роль в жизни нашей семьи, а значит, и в моей, а значит, и в жизни Вики. И, как подумаешь о своем будущем более-менее оптимистично, так жуть берет: в скольких еще жизнях предстоит сыграть роль Ивану Иосифовичу!

Примечания к примечаниям

К Лакколитам также принадлежат: Бештау, Верблюд, Бык…

Местное население говорит «Верблюдка», а не Верблюд. Это самая красивая гора в мире. Миллионы лет ею был расписан задник моего детства. Навечно пришитая к горизонту, плоская, голубая (или иногда шершавая и зеленая), Верблюдка простиралась от севера до юга и немножко от запада до востока. Ее было видно отовсюду, она торчала за моей спиной своим до мелочей изученным силуэтом, как незыблемая часть вечного космоса (пока время детства было неизменно и никуда не шло).

Потом начались родовые схватки Беды — время дрогнуло и поползло (я еще даже не понимал, куда), незыблемый мир потрескался, прежде чем рухнуть: оказалось, например, что если отойти от дома достаточно далеко (но не так далеко, как сейчас), гора изменит очертания, станет какой-то странной и, кажется, некрасивой. Потом выяснилось, что ее и видно-то не отовсюду. Отсюда, например, не видно.

Выяснилось также, что к ней, такой идеально-декоративной и сакральной, можно вполне утилитарно подойти, ощутить ее запах (на северных склонах лес сырой), оказаться покусанным комарами, выйти на воздух, свалиться в криво уползающую вверх по склону траву и долго смотреть вниз, потом подняться выше солнца (потому что оно-то как раз садится) и с тупым интересом разглядывать эту картину: «Солнце. Вид сверху» (ничего особенного, все равно круглое), а потом пойти дальше, оступаясь и скользя разбитыми тапками по камням, сильно боясь змей и орлов.

Сколько кустов винограда какого сорта и в каком ряду

Вообще-то, у меня память плохая. Раннее детство не помню. И позднее тоже не помню — так, обрывки. Но вот одно из прочных воспоминаний: сижу (летом? весной?) между виноградных кустов, ковыряю землю в корнях — земля-то рыхлая, значит, виноград недавно открыли, значит, весной. Вижу рукав своей рубашки, чувствую, как сбоку светит солнце, слышу, как рядом висит транзисторный радиоприемник, маленькая такая черная штучка на кожаном ремешке, — дед берет с собой возиться с кустами. Он возится с кустами, я смотрю, как осыпаются земляные комочки, сверху серые, сухие, снизу коричневые, по приемнику — «Маяк», и пахнет весною (раз весна), и хорошо-то как, прости-господи… Еще над диваном висела маленькая чеканка: человек на корточках лелеет лозу. Виноградную косточку в землю зарооооою-у-у…

Последняя запись 1991 года (…) Через четыре недели он умер

Поминки плавно перетекли в августовский путч. От великого до смешного… Помню, он читал газету «Известия», а потом говорил бабушке: «Эх, матушка, пожить бы еще годик-другой!.. Охота взглянуть, чем закончится Перестройка». Через годик-другой люди стали говорить: «Боюсь, помру и не узнаю, чем закончилась "Санта-Барбара». Век скоро кончится, но прежде кончусь я. Эх, если бы… Вот шрифт газеты «Известия» теперь другой, это ужасно.

Примечания Третьего Порядка

Это самая красивая гора в мире

Высота 885 метров, имеет две вершины-горба, почти симметричных, с плавными линиями, не лишенными кокетливого изыска, и, если бы орел не победил змею, гора, вероятно, ассоциировалась бы не с верблюжьими горбами, а с женской грудью. Рудиментом рептильного сознания является ее грамматический женский род.

Впрочем, я соврал насчет симметрии. Верблюдкины груди глубоко индивидуальны и даже, может быть, разнокультурны и разнополы: южная грудь — горбоносая горянка, северная — покатый основательный славянин. Таким образом, гора во всех смыслах амбивалентна. Амбивалентность, мифологизм объективно основываются на древнейшем принципе удвоения, на той первичной гармонии, которая называется «бинарной оппозицией» и имеет абсолютный упорядочивающий ритмосмысл.

сильно боясь змей и орлов

Оговорка коллективного бессознательного: когда-то, давным-давно, Землей правили Змеи, а потом Орлы (см. «Песнь о Соколе»). Эта история не только запечатлена в мифологиях и на мексиканском гербе, она является официальной эмблемой Кавказских Минеральных вод: орел жрет змею. Разум побеждает эрекцию.

Однако орлов на Верблюдке я не видел. Там были Вороны с клювами, похожими на молотки: я прошел совсем близко от скал, где спрятаны их гнезда, но не так близко, как мне хотелось, — неверморцы не пропустили. Нопасаранцы.

Век скоро кончится, но прежде кончусь я

Единственный способ выйди из дурной бесконечности сериаций, к которым относятся и «Санта Барбара», и История, и этот рассказ. С другой стороны — хорошо, если человек вообще верит, будто что-нибудь может кончится, это спасает его от бродсковской Скуки (скуки вечности); и, надо сказать, взрослая скучная вечность отлична от детской веселой вечности тем, чем равнодушное «всегда» отлично от нетерпеливого «сейчас», а чем точнее — не знаю.

Примечание последнее,
которое заключается в том, что, исходя из вышеперечисленного, жизнь все-таки не имеет смысла. Никто не может самодовольно обернуться и сказать, мол, прожил не зря, посадил дом, вырастил сына, теперь и помереть не жалко. Жалко, все равно жалко. Дом продан, сын-балбес женился, дочь вышла замуж, с фотографий глядят молодые лица, и прошлого все-таки жалко. И не прошлого (ведь его не бывает), а просто себя. Сам пройдешь и закончишься, а, скажем, гора или жестяная масленка будут существовать вечно.

Вялые варианты

Авторы

Сборники