История и сюжет

Руднев, Плуцер-Сарно и Лейдерман в гостях у Гордона.

Я очень хорошо (Паша, вы знаете) отношусь к Гордону. Я очень хорошо отношусь к Рудневу, — когда Колотаев знакомил нас на пятачке перед метро «Парк культуры» (или, может, то был «Проспект мира», да, точно он), и сказал: «А вот Вадик», — я задрал голову вверх, ожидая увидеть по крайней мере крейсер Аврору. Наконец, я хорошо отношусь к Плуцеру (кабы еще на журнал Fакел). Но какую же они пиздели хуйню!

Плуцер зачитывал по бумажке Пополь-вух, — это, допустим, еще ладно. Но когда Руднев стал говорить, что футбол есть сублимация желания, и недаром в него начинают играть в пубертатном возрасте, сердце так и взметнулось к шапочному столбу.

Почему слова, то есть искусство слов, то есть части речи вообще — такая хуйня?

Почему слова настолько хуёвей музыки, например? Ну, положим, эмоций недостает. Тогда почему они хуёвей живописи, — живопись же очень холодный, аналитичный вид. Или это мои кумиры говно?

Они не говно. За час до них по ТВ-6 болтала Толстая в компании двух уродливых зайцев (к которым Сорокин недавно ходил). Там из каждой щели лезло что-то настолько потусторонне банальное и пошлое, что сразу становилось понятно, где говно, а где неговно. Хотя Толстая очень легитимная персона — куда там Вадиму, не говоря уже о Сарно.

Всем очевидно, что слово несамодостаточно — его надо петь или плясать. Одновременно с этим успехом пользуются лишь те слова, сквозь которые читатель может пройти, не заметив их, то есть слова, которых и вовсе нет. Ну, «жанровая проза» то бишь, в которой «сюжет».

Кстати, к вопросу об «историях» и сюжете, да. Кузьминский говорит, что в прозе для него (во всяком случае теперь, когда он уже и мудр, и стар, и лыс) главное — рассказанная история. Как мелодия в музыке. Не знаю, в каком месте, но сравнение некорректное.

Бавильский: «Надо рассказывать историю». Котомин: «А он сюжет тянет? Для меня главное — сюжет». «История» и сюжет слиплись на метатекстуальном кузьминско-бавильско-котоминском уровне.

Нарратив не равен сюжету. Равно, как и наоборот. Сюжет есть понятие, относящееся к композиции — к статике, а не к динамике. Структуралистская выучка (отложившая в нас свои хромосомы, как когда-то марксизм) плюс дурное влияние издательского бизнеса, к которому тянешься всем яйцом, — вот что такое «сюжет». Девиация, бля.

Маккартни был мелодистом, а все песни Леннона построены на одной-единственной фразе, иногда — на плохо сочетающихся двух. Тем не менее, Леннон — харизма, а Маккартни кем был, тем и остался — мелодистом. Даже и не погиб. Но это не важно.

Бешенство должно быть. И когда люди умные, даже отчясти харизматические начинают долдонить мне про ремесленничество («историю расскажи»), меня охватывает бешенство. Вон, Вася Уткин, пидорас недорезанный, прилюдно болел против «Реала» за вонючую «Спарту». Пусть, дескать, порядок и трудолюбие побьют зажравшийся, ленный класс. И где он теперь? Сидит на стуле в программе «Ночной полет».

Нынешняя увлеченность элиты «жанровыми» элементами и попытки отождествить их с мейнстримом — явление вынужденное, временное и жалкое. С одной стороны это реакция на мракобесие «сурового стиля» (засуньте хуй в любой толстый журнал), с другой — зависть к явлениям, ошибочно понимаемым, как «грамотные и коммерчески успешные» (к Акунину, например). Так Ар-нуво был реакцией на длительное засилье импрессионизма и постимпрессионизма — те же «фрагментарность», «маргинальность», «отсутствие духа времени» и пыры. Пытаясь насовать в рыхлое импрессионистское тесто костей «истории», получили не «дух времени», а жеманное рококо.

Импрессионизм породил не Модерн в конце концов, а кубистов, концептуалистов и трансавангард. На чем искусство, как известно, закончилось, и остались художники. Теперь главное — чтобы человек был, а что он делает — красит или голову корове в жопу сует — совершенно не важно. Модернисты же изобретают фасоны унитазных сидений, как и положено им. Реакция на форму не проходит в искусство, если хуй не стоит.

Вот и все Борины находки в серию «Оригинал» (Носов, например) — это салон, группа «Наби» (или прерафаэлиты, хер с ним). Пройдет все, как пыль, или накопится, превращаясь в полезное, но исторически никакое говно. И соображения «успешности» тут не при чем. Искусство, в отличие от юстиции, обязано умереть прежде, чем мир.

Вялые варианты

Авторы

Сборники