Мартовские Пироги

С утра всё странно, подозрительно и не так.

То ли солнце не так, то ли ветер.

С протяжным криком нашарил плавные бока чайника, его контур на фоне окна. Как тогда в детстве, когда пришествие дня… Как тогда в детстве, когда просыпаться было интересно и даже не лень. Блики на крашеном холодном полу манили. И запах холода на веранде, а дальше веранды — снег.

Мозги трудно попадают по кнопкам. Там — ветер, и солнце отражается от первых весенних луж. Бахрома со старых виноградных лоз реет, как флаги кораблей, готовых отправиться за сарай.

Вчера было тяжело; ночью, вспоминая, как нехорошо и стыдно быть пьяным, стонал. Как много говорил глупых слов, как много потратил зачем-то денег на то, чтобы пить с неинтересными и ненужными (а я — им) людьми. Совесть проходит, а пустота на месте тех пятисот рублей (и еще потом одной сотни) навсегда остаётся.

Как потом ходил по коридорам ОГИ, роняя пиво на пол и окружающие его ботинки. И прикрывшись очками, стоял в очереди в туалет. Долго расстёгивал пуговицы на джинсах, чтобы поссать. А когда Саша Иванов сказал: «Поехали к Бергу курить марихуану», меня стало мутить. Я почувствовал себя СМЕРТЕЛЬНО УСТАЛЫМ, то есть СМЕРТЕЛЬНО УСТАВШИМ человеком, который хочет а) быть трезвым, б) здоровым и молодым, в) домой и г) спать. Но если уже хочешь всего так много, можно, конечно, и покурить — почему нет?

Как привидение, вынырнули два метра Миши Котомина, заинтересованно выслушали предложение ехать курить к Бергу. Я тоже что-то хотел сказать, но не нашёл нужных слов. Писатель Вадим Тучков искал стулья.

Собственно, я ж туда пришёл из-за него. Сначала-то мы пили в Литературке: тихо, мирно, с критиками Яковлевым, Кузнецовым, мной и Басинским. Пили невкусный коньяк, которого я не люблю, но который любят в Литературке. А по-моему, в пристрастии к коньяку скрыта некоторая ущербность.

Потом начало становиться хуже. На столе зазвонил телефон. Качая бедрами, пришла Света из бухгалтерии. Ухоженная брюнетка, её хотят ебать все мужчины из газеты «Россия». Раньше её ещё хотели ебать все мужчины из газеты «Культура», но потом газету «Культура» сослали на непрестижный второй этаж.

Света потребовала нашего общества, и мы, прижав остатки коньяка к животам, пошли туда к ним. В этот ад. А там ещё была и Катя из отдела кадров, которую я боюсь. Возможно, это тоже такое извращённое хотенье ебать. И много других людей. Меня назначили тамадой.

Меня всегда назначают тамадой, потому что по лицу видно, что я могу тянуть одно предложение десять минут. Когда в Ставрополе я пришел на кафедру культурологии, там (а Ставрополь — город прифронтовой) были заведующий Алжанбек Ашурбекович и его зам Анзор Хадзеретович. Анзор Хадзеретович был почётный северный осетин, а Алжанбек Ашурбекович был даргинцем. Тамадой был Анзор Хадзеретович, потому что, как я уже сказал, он был почётный северный осетин.

Я подсидел Анзора Хадзеретовича на должности тамады, и он меня невзлюбил. Даже, как потом передали, назвал «соплёй». За столом собиралось всё больше неправильных, нехороших, нетрезвых людей, которым нужно было объяснять, кто ты, и из какого отдела. Во время каждого тоста Басинский подкладывал мне под жопу пластиковый стаканчик, а потом вдруг, не прощаясь, ушёл домой.

Количество ненужных людей доросло до того предела, когда тамада никому не нужен, и вообще, пора либо сваливать, либо расползаться по редакционным диванам. Мы с Сашей Яковлевым как замужние стали сваливать. Света ярилась и не хотела нас отпускать. Я сослался на то, что мне срочно пора в ОГИ, Саша тоже сказал какую-то хуйню, и Света отвалила, шаркая каблуками, как кошка, когда покакает. А мы, уединившись в своём уютном кабинетике, принялись обсуждать литературу.

Но в это время вернулся Басинский, который забыл на балконе грибы, купленные по поручению жены. Естественно, мы пошли пить пиво в кафе «Бульварное». Хотя потом оказалось, что мы его пьём не в кафе «Бульварное», а на скамеечке около Грибоедова. Это ещё сто рублей, про которые я чуть не забыл. И когда Кузнецов платил за первый коньяк, я зачем-то отдал ему половину. Итого уже девятьсот пятьдесят. Ближайший туалет от Грибоедова (хотя Басинский настаивал «ссы здесь») был в Потаповском, и ещё я там надеялся встретить Курицына, и совсем не надеялся — Сашу Иванова.

А они все были там. Лечились от Екатеринбурга. У Тучкова, который тоже приехал из Екатеринбурга, был такой вид, будто ему не нужно лечиться, и ещё у него был творческий вечер. Он представлял книжку «Танцор», унизительно оформленную под Акунина. Если я не путаю её с книжкой «Ловец», если такая вообще есть.

У нас с Тучковым долгая история отношений. Когда я был ещё Максом Фраем, однажды грубо отрецензировал его книжку «Тапирчик». А он меня отматерил, упрекая за то, что я-де греюсь в лучах славы победителя прошлогодних Тенёт. В нынешних Тенётах Тучков судил на правах победителя и присудил мне то ли второе, то ли четвертое место. А я его судил в Антибукере. А потом, когда я забоялся ехать к Курицыну в Екатеринбург (сами ж видите, какое здоровье), Тучкова взяли на моё место, так что я всё равно победил.

Людей пришло много, стульев всем не хватило, и Тучков их искал. Искал он их так: стоял посреди коридора, между сортиром и гардеробом и всё. А тут я со своим пивом иду. А навстречу мне Игорь Зотов с кем-то ещё идёт. А я говорю: «Вот виновник торжества». Потому что из-за пива не помню, как Тучкова зовут. Может, Вадим, а может, и не Вадим. А то пиво, с которым я иду, тоже стоило сороковник, значит, уже девятьсот девяносто, ебать его сраку! В смысле, не Тучкова, он же не виноват, конечно.

А я шёл тогда не в сортир. Потому что я шёл в книжный, потому что мне спьяну показалось, что там может быть Курицын. А Курицын, скорее всего, был в сортире. Шекспировская ситуация, да… В общем, каким-то чудом мы пересеклись, но не там, где не хватало стульев, а там, где вместо столов — швейные машинки. Я там пиво себе покупал… Нет, пиво тогда уже было — первое, а второе официантка потом принесла… Словом, невозможно сказать, как мы встретились с Курицыным, но как-то оно вдруг произошло.

Я говорю «как там в Свердловске», а он говорит «да вот они тут сидят». И точно, возле сцены (где навалена куча барабанов и откуда доносится иногда неприятный шум) сидят Иванов с Бергом, я обрадовался. Иванов рассказал, как его свинтили с травкой свердловские незлые менты. Попой на лавку, писей на травку. Да.

Пора выходить из запоя. Пора описывать, как просыпался в детстве, и почки не отдавали в ногу, и сердце не кололо в боку, и хотелось не продолжать лежать, а, простите за рифму, быстро бежать во двор. Где не бензиновыми выхлопами пахнет, а весной. И бахрома реет. И солнце пялится в блюдца луж. Простите за «блюдца — пялится». Деревянной рейкой рубить комья снега. Примечать краем глаза смородиновые кусты.

А капуста почему-то получилась сладкая, хуй её поймёт, почему. То ли рецепторы уже сжёг потому что. Иванов сказал, что я раньше Литературку не покупал, а теперь покупаю, чтобы тебя читать, а Берг сказал, что и я. Это было не правильно, но приятно, и я улыбался в кружку, как Будда, который выше всех этих талибанских дел. В отчаянии: как быть? Но тут приехал из Киева Нескажу.

В смысле, не когда я там с Ивановым сижу, а когда, простите за рифму, уже дома, на кухне всё это описать пытаюсь. Нескажу приехал, мы выпили с ним Мартини, покурили сигарет и попиздели про всяческие дела. И скоро снова пойдем в ОГИ, господи…

Дай-то бог, чтобы это была совсем другая история.

Вялые варианты

Авторы

Сборники