Несварение

Вводные замечания

Консерватизм бывает двух видов: «с подлётами» и «просвещённый».

Консерватизм с подлётами (обычно в сторону русского ку-клукс-клана) — явление из разряда эстетических практик. Пример — Павел Басинский: его фигура по части «подлётов» не имеет себе равных. «Подлёты» — сложное и зрелищное искусство.

А в чём суть «просвещенного консерватизма»? В корректной регламентированности. Это когда в ответ на твоё восторженное «а вот» ровным голосом отвечают: «Том такой-то, страница такая-то, абзац второй сверху». Просвещённый консерватизм — антоним неофитства и дилетантства.

Тем не менее, Кулибин, Эдисон и Эйнштейн (тройка по физике) были именно дилетантами. Иисус тоже был дилетантом — думаете, переспорил Он фарисеев? Дудки! Это пи-ар евангелистов: по правде фарисеи Его уделали. Но истина — ленивая лежебока, а неофиты жутко пассионарны. Не зная географии, они открывают новые континенты. И так уж сложилось, что на дилетантов неофиты клюют, а Истинное Знание вызывает у них тошноту и зевоту.

Ещё более вводные замечания

Исходя из (…), легко догадаться, что себя я причисляю к доблестным дилетантам. Специально не написал диссертацию, потому что не люблю указывать страницы, на которых кто-то уже увековечил самолично выстраданные мною мысли. Рассказывание анекдотов по принципу «номер сто шестьдесят два» не по мне.

Но всё же я её немножко писал. И помню, что новаторская и традиционная культуры, трудясь над общим историческим продуктом, никогда не ведут между собой диалога. Они — разные, а между «разными» культурами устанавливаются субъектно-объектные отношения: «я — он». А диалог с местоимением «он» невозможен.

Поэтому традиционалист, рассуждая о «новом» плохо представляет себе, что это такое. То есть представляет-то он хорошо, а вот понимает, кажется, плохо. Процитирую Кузьмина:

Понятие о новом возникает на фоне отчетливого представления о старом, т.е. знания контекста. Новизна может быть самая разная: в осваиваемом литературой материале (коль скоро прежде каких-то реалий не было, а теперь появились), в специфическом групповом вИдении (которое раньше не вычленялось, не рефлексировалось), просто на уровне приема. Примеры можно приводить очень долго, назову несколько совсем очевидных, на мой вкус: беспрецедентные для отечественной традиции способы работы в визуальной поэзии Дмитрия Авалиани и Андрея Сенькова; возрождение стихотворного эпоса в творчестве Ларисы Березовчук, революционное преобразование гей-оптики, сложившейся у Евгения Харитонова, в творчестве номинированного в 98-м на Букеровскую премию Александра Ильянена…

Собственно комментарий

Понятие о новом возникает на фоне отчетливого представления о старом.

Помнится, Бродский писал в одном из своих эссе: «Будущее суть афронт и неприятность». (Он всегда неправильно употреблял глагольную связку «суть».)

Афронт — потому что «на фоне». Неприятность — потому что «отчетливое представление о старом» вырабатывает к нему — к старому — привычку. Всякое нарушение привычки для человека традиционалистской ориентации — неприятность. Избежать её можно, заявив, что новое — это интерпретация старого, — как это сделал Кузьмин.

Однако сколько не говори «эврика» — нового не откроешь. Сначала нужно понять, что теорема верна, а потом можно думать, как её доказать. Открытие — интуитивный акт, и хотя «старое» в интуитивном опыте присутствует, но — не как «отчётливое представление», а строго наоборот. Отчётливое представление требуется только на стадии доказательств. Чтобы тебя поняли те, кто нового не открыл.

Открытие — это инсайт аутсайдера. В этом смысле слова Вербицкого о том, что «случайный, неконтролируемый порыв привносит в текст элемент свежести» представляют собою нечто большее, чем «культурный миф эпохи романтизма». Это — культурный миф всех эпох.

Доказательства своей правоты как всегда опустим. Никогда, о читатель, не надо оправдываться! Надо нападать и ругаться. (Тем более, что пооправдываться успеем — я этот крючок про «неконтролируемый порыв» закидывал Сергею Костырко — он ответил очень похоже.)

Новизна может быть самая разная: в осваиваемом литературой материале (коль скоро прежде каких-то реалий не было, а теперь появились), в специфическом групповом вИдении (которое раньше не вычленялось, не рефлексировалось), просто на уровне приема.

Иными словами, новизна жанра, новизна метода, новизна стиля. Заметим, что всё это будут «страдательные новизны», ибо и жанр, и стиль, и метод суть порождения «контекста», результат действия традиции, а не наоборот.

В общем, Кузьмин здесь последователен: нет новаторства кроме традиции, и профессионализм пророк его. Поэтому и примеры соответствующие: визуальная поэзия (80-е годы), Ильянен как Харитонов (для академиста, каковым позиционирует себя Кузьмин, всякая новация должна быть хорошо выдержана и «исторически дистанцирована» от исследователя: могильной плитой — лучше всего), «возрождение стихотворного эпоса» — а вы слыхали, что «Илиаду» и «Одиссею» написал не Гомер, а другой слепой старик, которого тоже звали Гомер?

Словом, позиция Кузьмина последовательна и внутренне непротиворечива — критиковать её не имеет смысла. Её можно комментировать, чем и занимаются в гостевой Ленты на сайте «Тенёт», но в силу, опять-таки, гармоничности «образа Кузьмина», такие комментарии заведомо проигрывают «исходному тексту».

Вообще, комментарий должен относиться к несказанному.

Кузьмин не сказал, что Интернет к тому самому «осваиваемому литературой материалу», который, инициируя новые жанры, тащит за собой и стиль, и метод. Что перенос литературы (не как вида искусства, а как рода деятельности) в новую медиальную среду, влечет за собой перемены именно на родовом уровне, а такие перемены не могут быть производным традиции. Они равнодушны к «контексту», наработанному в русле привычной литературно-родовой триады.

Поскольку сейчас, когда я наспех дописываю этот текст, у меня на диво упорно болит брюхо, и прочие чресла алчут горячей ванны, оставим на потом причитающиеся здесь мысли. А они были вчера, когда начал писать этот текст. Но Вика потащила меня на концерт, после концерта мы захотели спать, а сегодня прямо с утра болит брюхо, тревога в душе и истерика в черепной коробке.

Докризисный Курицын, чей период расцвета пришелся на «Заметки литературного человека» в журнале «Октябрь», не укладывался ни в одну из существующих традиций и не принимался ни одним из существующих на тот момент контекстов. Зато сегодня про меня говорят, что я — «клон Курицына» (желая обидеть): вот он, контекст, сформировался.

Подумайте, почему.

Курицын был дилетантом в литературе (Ну, Уральский журфак) и неофитом русского дилетантского изоморфного постмодернизма, который пока, кстати, ни в какую более-менее академичную западную традицию и не встрял.

И так далее.

Ванну, Марату, ванну.

А

Вялые варианты

Авторы

Сборники