ObsЁrver
        Обозрение языковой реальности
   
Лев Пирогов  <levpir@mail.ru>

Пироги нецензурные

Как Литературка не смогла «Детсkey Sад»

 
     

Сначала собственно рецензия, долженствующая возникнуть в «Литературной газете» четырнадцатого февраля в рамках «Естественного отбора» (колонка такая там). В сеть её фиг знает, когда зафигачат, а когда и зафигачат — фиг найдёте восемь отличий. В отличие от будущей Литературкиной публикации — тут выстраданный в условиях опаснейшего отита, аутентичнейший вариант.

…Эта история началась с того, что у Лизы Новиковой шумно сыскался папа. Им оказался великий русский культуролог Вадим Руднев, от услуг которого решительно отказались начальники «Коммерсанта», чтобы соблюсти филогенез и украсить свои страницы на диво прекрасной Лизой.

По книгам Руднева я учился читать и писать, а вы?

Перхая непониманием политического момента, решил оставить этот суетный литературно-процессуальный мир и махнуть на недельку во внутренний Урюпинск — заняться чтением, вон, как Басинский. Украл у него со стола первый номер журнала «Октябрь», долистал до третьей страницы и со страшной силой подумал такую мысль.

«Недавно Борис Кузьминский судьбоносно открыл, что в литературу пришли дети семидесятых. В буквальном смысле, то есть шестьдесят какого-нибудь года рождения, как он, как я, как все наши. Потом Аделаида Метелкина судьбоносно постановила, что чинить разборки, кто чьи дети, сейчас не модно — модно писать рецензии. А я как раз родил нового великого писателя Дениса Яцутко, но рецензию на его роман "Божество» (про ребенка семидесятых) написать поленился. А сейчас уже целых полторы минуты читаю повесть Олега Павлова «В безбожных переулках» (про ребенка семидесятых), и до чего же все это судьбоносно, просто невыносимо!"

Только, чур, я в Урюпинске, так что попрошу без обид, по-простому. Повесть Олега Павлова написана то ли с понтом, то ли всерьез непонятливо: «без Боже» нет смысла в чувствах и порождаемых ими (или наоборот) объектах. Зато сам автор (как уже вполне бородатая и вечно чем-то недовольная личность) стал мне после нее не только вполне понятен, но и как-то по-родственному симпатичен. Оказывается, нас с ним (мое кавалерийское изящество и его обстоятельный крик протеста) объединяет совместная травма детства. Ну, Брежнев вместо мультиков и… воздух был такой, что ли?

Хотя павловская стихия — не воздух. Он не из тех, кто любит нюхать, и воспоминания не «захлестывают», а посещают его со скоростью осязания, самого по-павловски основательного и аргументированного чувства. Царапучая стена дома, влажный (скорее, просто упругий) песок, теплые, сухие стволы деревьев плюс еще тысяча мелочей создают трогательную и задевающую фактуру; образы возникают на ощупь, вещи реальнее, чем слова. Недаром своими первыми книгами будущий Павлов играет на манер кубиков.

Сталкиваясь с более обособленными, не сводящимися к комплексу ощущений вещами, тактильный монстрик старается их уничтожить. Впрочем, его прикосновения не опасны: тронуть рыбу камнем, а курицу топором — не страшно, кровь не возникает на ощупь — она видна.

Зрение отдаляет предметы и отчуждает их: чем непонятнее, тем опаснее. Опасно все, что дальше руки. Опасна не дающаяся погладить елка, звезда под потолком вызывает ужас, а Дед Мороз с бессмысленными стеклянными глазами — растерянность и тоску. Через глаза в синкретичный, неотделимый от тела мир входит Другой.

Так из ткани текста складывается сюжет: в начале был телевизор, травма еще не осознанная, но будущий Павлов потянулся к ней пальцем, зашлепал попой по доскам пола, шатко встал, дотянулся и нажал таки прохладную «пластмассовую педальку». Аффект сделался управляемым. В конце будущий Павлов выключил своего дедушку: «До свидания, дедушка… Спасибо, дедушка…» — и он глянул, будто мы убили его в тот миг".

Напуганное елочкой существо не осознает своей силы, перепоручая ее читателю, — божество Дениса Яцутко, напротив, умозрительно, как разгаданный структуралистом миф. Здесь повествование на поверхности, оно складывается из не хуже, чем на ощупь узнаваемых мыслеобразов: «Серая нутрия мыла передние руки-лапки в миллион лет как ржавой огромной консервной банке из-под консервов, которых никто никогда не видел». Никто не видел, а мы сразу видим: и небывало серую водяную крысу, и эту мучительно знакомую банку, и даже ее невиданные консервы.

Однако история маленького здравомыслящего божества хладнокровно минует трогательную эстетику подвластной ему вещи, чтобы по-настоящему начаться там, где безбожные переулки заканчиваются: во враждебном мире Другого. Из хтонического мира ржавых банок и естественных людей-птиц герой этического Евангелия попадает туда, где не умеют летать. Его распинают на игрушечной железной ракете (по ней положено ползать, даже человеку-птице не полететь с нее) и отправляют в мир, где «бога нету, а космонавты есть».

Будущий Яцутко скрупулезно ненавидит этот остраняемый его недетским гипертрофированным сознанием мир, населенный, в основном, детьми — злобными тупыми уродами с жадными руками, пустыми глазами и не по-джойсовки зелеными соплями в носу. Он пытается побеждать детей, его логические построения завораживают, но космонавты тоже берут свое: божество социализируется, взрослеет, и если бы не третий глаз, который злые дети проткнули в твердеющем под ударами судьбы лбу сапожным шилом (пизда), оно могло бы закончиться, вернее, не состояться.

Состоялось. И вот с одной стороны перед нами несомненнейший извращенец, жертва неправильного воспитания и не вовремя прочитанных книжек, пушечное мясо постмодернизма. А с другой?.. Рыбку убил. Курочку не жалеет. Елочку боится. Дедушку выключил. Ох, детки!..

Мне-то что, я в Урюпинске.


* * *

В жопу Урюпинск. Я уже наконец в ОбсЁрвере. Объясняю интересующимся историкам литературы, в чём тут дело, и как у нас уничтожают Свободу Слова.

В первом «Естественном отборе» рассказывался рассказ про любимых моих критиков. Среди них была, конечно, и Лиза Новикова, вы же знаете, как я люблю Ольшанского!.. Лиза, понятно, была употреблена в контексте названия «Коммерсантъ».

Вы же понимаете, что название «Коммерсантъ» (в высшей степени вонючее и бессмысленное) для грамотных людей ассоциируется исключительно с именем покойного Михаила Новикова (как в начале девяностых ассоциировалось с Максом Соколовым, который потом сдурел и переутомился). Желая предупредить грамотных людей, что эта Лиза не есть дочь того Михаила, предупредил. И началась драма жизни.

Почему-то не мне, который много раз отжимается от пола, а милейшей, терпеливейшей Алле Николаевне Латыниной позвонил физиологический папа Лизы Новиковой — Владимир Новиков, внук основоположника русской критики Николая Ивановича Новикова, свинья и автор мерзейшего «Романа с языком». Где-то полчаса он получал с беднейшей Аллы Николаевны сатисфакции на темы: 1) «что значит не дочь», 2) «что вы там себе позволяете»; 3) «пораспустили тут, понимаешь»; 4) и так далее.

Я, к сожалению, при безобразной сцене отсутствовал, но решил, что хамство и чванство будут отмщены. Тем более, что и грязная сомнительная история с Вадимом Рудневым — тоже правда, и немного гласности ей не повредит.


* * *

Что-то вдруг вдохновение пропало рассказывать дальше эту хуйню. Сами понимаете, что не дали мне. Боливар заёбся нести двоих. Говно и жопа! Вот и всё, что могу сказать. Да, ещё Игорь Зотов почикал безобидный текст, где предлагалось расстрелять козлище Михаила Сухотина, но это уж хрен с ним.

Гамно и кал
Стучат в мозгу
Владимир Новиков икал
По немогу

Ну это так, типа стихи. Теперь сообщаю новость, имеющую отношение к литпроцессу. Великий Яцутко сообщает, что целенаправленная работа над суперпроектом «Божество» близится к успешному продолжению. Скоро, может, завешу еще кусок.

В вонючей колонке (вышеизложенной), которая будет в изнасилованном виде в Литературке, спешите смотреть убойный Новый фотопортрет Великого в возрасти мало лет. Читает Литературную газету, такой херувим, и вы, бляди, читайте. Вырастете умные, как Яцутко, и тоже талант будет у вас. А говённый Новиков до смерти сгорит в аду.

Смотрите рекламу «Waz up», слушайте Марка Болана, ДеЦла и Эрику Баду.

Это тоже для рифмы, так.

Читайте нового пидорного Болмата, теперь эту суку не остановить. Ссылка где-то на курицыне там. Если первая хуйня была сочинена под глубоким впечатлением от просмотра художественного фильма палп фикшн, то вторая продемонстрировала, сколь безудержен моральный и нителлектуальный рост прогресса, если на него не ссать и не срать! Если не сокращять свободу слова. Теперь уже Болмат там описывает про «Беги, беги, лола», а это согласитесь скачёк вперёд. Интересно, воспоследует ли. (Лично я высказался).

И пошел спать, отягощённый тупостью и зело еликим хамством, и страдания видя вокруг себя. Стонет под ярмом колхоз, и редко ково вижу живых кресть себя.

Распялись мы. На глазах у сыто рыгочущей толпы. Свисая с перекладины, мы не смотрим в эти бессмысленные лица, потому что хули бля тут смотреть когда уже образно гря сломался у тебя позвоночник и ваще язык на боку и очень хочется посрать, потому что уже сдох почти и все штаны мокрые внутри и никакой хуй не даст смоченной в уксусе губки и в магнитофоне кончилась пленка — смотай!

И когда мыля меня обмылком судьбы, время поставит раком для последней етьбы и наставив черную воронку фотоаппарата презрительно разрешит: можете отвернуться! — я, гордо сглотнув слюну, отвечу ей прямо в лицо: «Нет, раком, пожалуйста, только раком!».


 
9 февраля 2001 года

     

Авторы

Сборники

 

Литературный портал МЕГАЛіТ © 1999-2024 Студия «Зина дизайн»