Проверить алгеброй гармошку!

Вступительное

Нет, што ж вы думали, я совсем блядь?

Отнюдь, занят просто. Потолок белил. И вообще — трудности столпились кругом. Деньги мне, думаете, дают? Хер. Здоровый, — говорят, — работай иди. Покой, почести положенные, жрать-пить — думаете, дают мне?

Дают пизды, и чтоб белил потолок. Интернета нигде не присутствует вот же опять. На Украину ездил. На Украине ел много еды, но она тоже не утешала меня. Наоборот, делалось тяжело внутри и никак не удавалось посрать.

Впрочем, все это, разумеется лирика и вообще говно. Чисто о деле. Покамест то се — некогда абсолютно писать. Но не жопа ж я, и потому рассудил так. Спизджу текст у родной газеты, которой он во-первых в х…й не уперся, а во-вторых, — когда еще выйдет, и тут опубликую; план обсужден с Димой, Дима разрешил добро.

Пардон, написан он вполне в традициях печатной прозы, то есть «по-дурацки» (Миша Вербицкий), «по-совписовски» (Слава Кур) и так далее. Но переделывать под Обсёрвный формат, — опять-таки, — потолок стынет.

Надо только документальную понятность внести, что все, описанное в «Еще более вступительном», было на самом деле, автобиографически произойдя между мною и Куром. Типа ему посвящается, следовательно, ну как всегда.

А что название сочинил Нескажу — про это в конце описано.

Еще больше вступительное

Литературная критика не то чтобы кишит специальными терминами. Так, иногда встречаются. И в силу «неактуальности» искусства слова — все больше заимствованные. Например, творчество писателей, очевидно ориентированных на успех, называют словом «проект». Об истории этого заимствования я написал в … номере «Литературки».

А недавно звонит один хороший знакомый и говорит: «Старик, где-то у тебя была статья про формат — кинь мылом, позарез нужно».

Я две недели гадал: какой формат, откуда формат? С проектом, что ли, он его перепутал? А хорошим знакомым нехорошо отказывать… Вот и пришлось писать про формат отдельно.

Во-первых

«Если уважаемая Камила сказала "крышки», значит крышки". Забавная фраза из культового телесериала «Цыган» таит в себе недетскую мудрость. Мода на слова не появляется просто так: если все вокруг говорят «формат», значит это кому-нибудь нужно.

В практике музыкальных радиостанций словом «формат» обозначают жесткие критерии репертуарной политики. В этом смысле оно синонимично понятию «жанр». Но жанр не покупается и не продается, а в «формат» вставляют рекламу. У «Русского радио» своя реклама, у «Радио 101» — своя. Слушатели Гайдна тратят деньги иначе, чем слушатели Наташи Королевой. Поэтому формат — это не только жанр, но и «потребительские предпочтения», и «горизонт ожидания», и «референтная группа».

Если бы вместо Библии мы читали перед сном философский словарь, я бы сказал, что формат — это специальный синоним понятия «фрейм» и на этом поставил точку. Но формат газеты не позволяет определять частные понятия через общие. Он заставляет говорить простыми утешающими словами о вещах непростых и зачастую неутешительных. Поэтому скажем так: «Формат литературного произведения — это совокупность произвольно заданных тематических, жанровых и стилевых признаков, обусловливающих успешное функционирование этого произведения на литературном рынке».

Во-вторых

«Форматирование» производят «под наличного читателя», «под предполагаемого издателя», «под конкретное периодическое издание», «под вожделенную премию или престижный литературный конкурс» — одним словом, под субъект (премия или конкурс ведь тоже люди). Самая наивная и неудачная разновидность формата — «под деньги». Деньгам все равно, они не пахнут и от писателя, как правило, ничего такого не ждут. Поэтому умело «отформатированное» произведение не есть свидетельство авторских продажности и корысти. Это свидетельство готовности к диалогу с «потребителем литературного продукта». С реальным читателем, грубо говоря.

Но в этом виде понятие формата вступает в конфликт с почтенной традицией, согласно которой собеседником творца должен быть не читатель, а Вечность. «Не могу молчать, а дальше — как карты лягут».

Однако что хорошо Юпитеру — не всегда полезно быку. Если бы литературный процесс состоял только из будущих классиков, издатели бы попросту разорились. «Пушечное мясо» литпроцесса должно работать независимо от того, зовет Аполлон к священной жертве или не зовет. Неклассики должны обеспечивать «постоянный спрос», без которого, заметим, разорились бы не только издатели, но и суровые критики, вдумчивые литературоведы, солидные журналы… В смысле легитимности и престижа писатель Пупкин расходует кредиты Пушкина, но в экономическом смысле — наоборот: гениальное паразитирует на хорошем, хорошее — на среднем, среднее — на плохом. Если плохое некому потреблять — пирамида рушится, и гиганты духа падают громче всех.

Оставим в стороне риторические возражения насчет того, что «макулатуры» у нас хватает, а вдумчивым литературоведам все равно нечего есть. Повторю: в основе «пищевой пирамиды» лежит не готовность продаваться, а желание покупать. У нас хватает авторов, желающих получать гонорар — не хватает понимающих, откуда этот гонорар берется.

Публика, увы, предпочитает кино, телевиденье и эстраду. А тиражи неформатных (точнее, «плохоформатных» — ради денег) детективчиков, если и скупаются по инерции, то в «исторической перспективе» все равно убеждают публику в правильности сделанных «не туда» предпочтений.

Для нормального функционирования литературы сверху до низу, необходимо овладение навыками формата.

В-третьих

Если бы я был литературным Путиным или, на худой конец, литературным Германом Грефом (только в хорошем смысле, конечно), я бы издал указ о введении лицензирования литературной деятельности. Умеешь форматировать — будь здоров, пиши, не умеешь — иди свиней попаси немножко.

Либеральные средства массовой информации сильно бы меня за этот указ ругали. Дескать, уже пытались «проверить алгеброй гармонию» — и что вышло? Смертоубийство одно!

Немногочисленные гении, которые могут, но не хотят сдавать экзамен на получение лицензии, ушли бы в подполье…

И сразу — возрождение литературы!.. Ведь она у нас без противостояния властям невозможна. Гениальное произведение (то, которое вне формата, которому плевать на диалоги с читателем) не поддается планированию и учету. Вот пусть в подполье и обрящет себя.

Кстати, коммерческий успех «внеформатной», неремесленнической, литературы возможен лишь в те исторические моменты, когда она объективно обретает признаки «форматности». Например, случайно становится модой. Или — закономерно — классикой. Или — чаще всего — андерграундом, альтернативой, «лучом света», «голосом протеста». (В этом случае ее покупают американцы).

А если серьезно, надо помнить, что кроме истинных гениев, которые обращаются к Вечности потому, что кто-то (возможно, Бог) дал им на это право, в литературе полно писателей средних возможностей, формально имеющих те же права — просто по определению. И когда они начинают «творить нетленку» (а критик обязан потом все это читать), делается как-то не хорошо на душе…

В любое время в синхронном срезе литпроцесса количество посредственных собеседников Вечности настолько превышает качество «непосредственных», что они способны скачкообразно дискредитировать саму идею «чистой», неутилитарной литературы. И вот именно с этим надо как-то бороться.

В-четвертых

Под конец от высоких теорий неплохо бы снизойти до конкретики. «Подержаться за древко жизни», как сказал бы мой любимый поэт Нескажу (http://rema.ru/observer), — именно его строчку я благодарно использовал в качестве названия статьи.

Нынешняя литература знает примеры как удачной, так и откровенно неудачной «форматности».

К первой я бы отнес Б. Акунина (типичные «ирония плюс занимательность»), Славу Курицына — эссеиста (постмодернизм сделал, и вообще), Виктора Пелевина (устаканил жанр литературного анекдота и дал читателю возможность, не выходя за его пределы, отождествиться с сознанием интеллектуальных элит), своего любимого поэта Нескажу (виртуозно поставил на конвейер сложный и неподдающийся грубой механизации жанр моноготари) и Солженицына (никто не знает, что он пишет, но все знают, что он главный русский писатель).

К примерам неудачного следования формату я бы отнес Сергея Болмата (типичное «хочется взглянуть правде в глаза, да нечем»), Славу Курицына — беллетриста (все жанры, кроме теоретически подготовленных), Владимира Сорокина (поставил на конвейер принцип конвейера и заблудился в этой конструкции Форда-Мебиуса-Сорокина, как в трех соснах), своего любимого поэта Нескажу (все-таки стихи сейчас мало читают) и опять-таки Солженицына (главный русский писатель).

Эти вопиюще-исчерпывающие примеры заменяют ожидаемые читателем конкретные рецепты следования конкретным форматам. Во-первых, надо ему, читателю, оставить пищу для размышлений. Во-вторых, все-таки я, слава богу, не Герман Греф.

Вялые варианты

Авторы

Сборники