Тенёта-2000. Смена лидера

Надо бы по блату обозреть важное добавление в номинацию «Критика», сделанное соратниками по борьбе с сайта ЛЕНИН.

Конечно, соратники по борьбе поступили по-свински. Выбрав самую малочисленную и слабую номинацию, я быстренько выдвинул туда свои обзоры, чтобы за явным отсутствием конкурентов честно и бескорыстно их всех Победить. А хоть бы и Николая Байтова, чье умное, но занудное творчество, конечно, не потянет против глупого, но веселого искусства меня.

Этими разумными планами я наивно поделился с Мишей Вербицким — и что же? Он немедленно кооптировал туда трех конкурентов. Сперва философа-евразийца, потом Воронеля-Дацевича, а потом Юлю Фридман. Выставил против соратника по борьбе бронированных тяжеловесов! Заслуженно одержанной победе заугрожала опасность…

Но назвался мухомором — полезай в совруслитературу: пришлось, скрепя сердцем, читать. И оно сразу возликовало, едва после трех-четырех подозрительных вздохов открыл и, преодолевая кодировочную несовместимость, впился хищническими глазами в эту страницу!!! Там такое, что я ебу. Очень отлично. Вот как, оказывается, без истерик, без гона и матюков можно про литературу писать. Я не знал!

Честно, я думал, что про литературу — это как пишет Курицын. Ну, или Белинский. (В школе мы проходили его.)

То есть примерно так. Составляется оппозиция из субъекта-объекта: Лев Пупкин — Лариса Володимерова. Великое и смешное. Из оппозиции извлекается комичный эффект, все хихикают, пупкин потом получает пизды и — разбежались. Главное, чтоб обязательно великое, и чтоб обязательно обосрать.

А оказывается, можно наоборот. Берешь невеликое, даже совсем. И пишешь про него что есть сил, сам взамен величая. В невеликом-то сермяжного больше! Ну, культурологичного, там.

Серьёзные авторитеты, типа Ларисы, — у них сознания больше. Они демиурги, все заподлицо сделать хотят. Чтоб все по замыслу. И чтоб смысл был репрезентирован четко. Как способ представления денотата в знаке.

Вот от этого им всегда и хочется заподлецо сделать. Потому что возникает проблема сугубо дерридианская: если денотат представлен в знаке максимально исчерпывающе и коррэктно, то не ограничивает ли это семиосферу знака? Ведь представление — это лишь вторичная (как минимум) знаковая система, и то, что представляющему видится денотатом, на деле само является знаком, ибо каждая вещь — в себе!

То есть уже не дерридианская, а какая-то данновская проблема. «Серийное мироздание» как феноменальная проекция «различания». Никогда, выходит, знак и денотат архиследисто не сольются. И Татьяна Ларина выйдет замуж, а ты будешь смотреть, как дурак, и думать: ну почему она так? Люди встречаются, люди влюбляются, женятся, а я, как дурак, денотаты тут представляю.

Обрыдло.

Поэтому (я добрый: сразу подсказываю читателю выход) в литературе надо ставить перед собой скромнее задачу: слава, там, популярность, а значит — деньги, детям мороженое и все такое.

Эту задачу и ставит перед собой рассматриваемый Юлей Фридман писатель. И, в отличие от демиургов, сознание у него занято правильными вещами (отдыхает), а на отвязе вкалывает подсознанка. Она, как известно, насыщена трансперсональным смыслом — архетипическими образами, которые понимать не надо, а значит, и представлять тоже.

Читателю хорошо.

Писателю хорошо.

Критику хорошо — много пространства для интерпретации.

Короче, как в песне, хорошо всем — даже улиткам. Но я, конечно, в рассматриваемом тексте возликовал не на это. А на то, что сейчас модно называть «вменяемостью», а раньше называли профессионализмом (до тех пор, пока не было научно доказано, что «профессионализм» — это ругательство и за него надо расстреливать).

Юля — профессиональный писатель, это метко подмечено всеми. В чем сказывается ее профессионализм? А в том, что гигантская Лариса Володимерова называет «разбираться в литературе».

Ситуация с литературой у нас такова. Ужает читательский круг. Становится меньше денег. За меньше денег — больше конкуренции. Где конкуренция, там падают нравы. Где падают нравы, там становится больше идиотов, воющих про то, что падают нравы. Где больше идиотов — там меньше читателей, которые, хоть и сами идиоты, но нутром чуют, когда их пытаются наебать.

Замкнутый круг. И в нем надо искать бреж. Чтобы забрежжило в конце что-то.

Почему ужает круг? Потому что пафос интеллектуального и эстетического рефлексирования смещается из вербального контекста — в предметный. По-русски это значит «не слово, а жест».

То есть, сколько сейчас писателей есть в России? Два: Сорокин и Пелевин. Как в семидесятые годы прошлого века, когда их тоже было два — Федор Михайлович и Лев Николаевич. Ну и старенький Тургенев на правах Маканина позади где-то.

А почему? Потому что оба занимаются «жестом». Первый долдонит одно и то же уже десять лет, как тибетский монах слово «Ом». Второй делает из себя брэнда. Ни тот, ни другой ничего не говорят, а типа выкладывают слово «Хуй» своими телами. Креативно жестикулируют, причем очень однообразно, чтобы у подопечной публики устоялся слюноотделительный рефлекс.

Поэтому они и вне конкуренции, поэтому и успешны. В «литературе». Не в «попсе». Но кроме социального смысла у перемены пафоса есть еще и чисто практический: как в процессе жестикуляции надо писать.

Писать надо узнаваемо. Писать надо прозрачно. Чтобы ни одна дерридианская мразь в тебя не пролезла. Писать надо простыми словами. Сместившаяся в область жеста публика реагирует на смысл, а не на «план выражения» (это когда красиво). Публика утилитаризовалась. В состязании телереклам выигрывает та, в которой запоминается товар, а не та, в которой запоминается ролик. Она приятнее, потому что систематизирует мое миропредставление и экономит мне время.

«Ударь меня сутью!», как сказал А. В. Колотилин. Именно доходчивость и простоту отныне приказано считать «красотой». Тут требуется пять страниц объяснений, но сапенти сат, а не сапенти пусть идут в жопу.

Вернемся к поискам бреши.

А, ну да, уже нашли же. Прежде чем встроить литературу в изменившийся рынок, нужно определить нужды, которые она будет на нем удовлетворять. Задача, так сказать, на две трубки.

Что утилитарно настроенный эргономический человек более всего ценит в литературе? Для простоты возьмем самый простой и наглядный жанр — журналистику. Эргономический человек ценит в журналистике кофе и тапки. Дескать, «утром я читаю мою газету». Это и есть жест — «мою». Такую, о которой заранее известно, что в ней можно о том или сем прочитать. Стабильность!

Если «Общая газета» начнет прославлять пермский ОМОН, а «Российская» лизать жопу чеченцам, у меня расстроится вестибулярный аппарат. В ритуале, которым является чтение газеты или вялое прослушивание НТВ-новостей, главное — предсказуемость результата. Поставил свечечку — и нормально.

Именно на эту русскую слабость (какую — а желание спокойно две минуты пожить) бьют Пелевин с Сорокиным. Когда Сорока начал на сайте у Курицына публиковать «ПИР», некоторые читатели запросили пощады: ну сколько можно!.. А я им на это разумно сказал: представьте себе, как бы вас затошнило, если б Владимир Георгиевич вдруг написал что-то другое? (Это вот такой умный я.)

Ну и, наконец, если я хочу прочесть, как наши мочат чеченцев и не боятся, я не хочу, чтобы статья начиналась словами «с низкого свинцового неба срывались пулевые капли дождя». Коммуникация пострадает.

Исходя из вышеперечисленного (я ужасно спешу), постановляем: тот, кто «разбирается в литературе», должен писать традиционным языком, короткими грамотными фразами, и по существу. «Старыми песнями о главном». Предметом в таком письме должны быть не лирические переживания автора-пидораса, а конкретные, поддающиеся охвату самым скромным (потому что ужасно занятым) воображением образы и факты. Идеальной ориентировкой для такого письма является жанр нон-фикшн, включая критику. Литература о литературе как разновидность литературы о литераторах, а не наоборот! Ибо литераторы — это факт, а литературу еще доказать надо.

В Юлиных письменах, будь то фикции или нон, присутствует вся эта байда, хоть моих под нее подводок она, может и не разделяет.

Такие дела, братцы.

Все, побег.

Вялые варианты

Авторы

Сборники