Тенёта-2000

Не в духе

На Девятое мая люди несли по улице сирень и тюльпаны. Но не желтые, как вы (и я) могли того ожидать, а красные — бррр!... Красные тюльпаны рядом с сиренью приобретают синюшный оттенок.

Летом глазу бывает много расстройств. Я его за это вообще не люблю. То есть, конечно, люблю, потому что каникулы и деревня, и все такое... Я не люблю лето с профессиональной точки зрения.

Зимой на белый снег и белое небо легко ложатся любые цвета. Летом неистребимое сочетание зелени и синевы вызывает зрительную усталость. С точки зрения хорошего "японского" вкуса лето куда ущербней зимы. Я говорю о живописи.

Цветовое отравление требует опохмела. Если не поддаться на абстинентный синдром, можно написать листву красной, а небо желтым. Если поддаться — приходится писать только пасмурную погоду, как делали Сислей с Писсаро, или изобретать "спичечный" закон цветоностности, как сделал горячо нелюбимый Крымов. (Дескать, самый интенсивный тон на картине должен быть не ярче пламени спички).

Все это, конечно, не имеет ни малейшего отношения к конкурсу "Тенёта". У Вики был день рождения, мы здорово с ней устали и отлеживаемся второй день. От соцветья закусок и вин глаз отдыхает на баночке крема "Творожный". Писать не хочется ничего.

В духе Алексея Зверева

"Офелия и Брут", Александра Ермака — это, собственно, не рассказы, а конспекты рассказов. То что в живописи называется "этюдами". От признанного жанра короткого рассказа, они отличаются тем, что автор не стремится сказать "многое в малом", не интенсифицирует текст. Он просто сокращает его. И добивается поразительного эффекта, приближаясь к тому, что называется "идиостилем". То есть — к такому завидному состоянию, когда автору верят независимо от того, прав он или нет.

Убеждённость, как известно, заразна. Она оправдывает "отдельные недостатки". Например, явное неумение слепить нелирический образ. Рассказу нужен эпический герой, а у Ермака — чуть припудренное третьим лицом нарраторское "я". Чувствуя жанровую недостачу, автор пытается возместить ее парадоксальными концовками (и правильно: именно в них обычно автор противопоставляет себя лирическому пафосу персонажей), но остроумия не хватает, так что "новеллистические" концовки у Ермака лишние.

И длинные рассказы удаются ему хуже коротких. Потому что его принцип — "отсекаю все лишнее". Вместе с лишним уходят не удающиеся Ермаку фабульные (или, как говорят, "описательные") детали, ненужные "этюду" промывки и лессировки, остаётся грубое фактурное письмо, в котором детали скорее угадываются, нежели присутствуют. Угадывать — значит узнавать, а узнавание — дело интимное, личное: повествовательная брутальность и лирическое содержание сплавляются в акте чтения, и получается самое "то".

Интуитивно Ермак угадывает свои сильные места, и поэтому цикл открывается самым, пожалуй, удачным рассказом:

"Напарники".

Он разбит на три голоса.

Начало хриплым контральто.

Идеальное по краткости и простоте письмо.

Абзацами в одну-две строки.

С двадцать девятого — модуляция. Третье авторское лицо превращается в первое грамматическое.

Дискант.

Рассказывает, как убил в детстве бабушку.

Салага.

Сорок первый абзац — лицо передается старшему (по возрасту и, верно, по званию).

Трагический тенорок. Ревнивец, слабак, истерик.

Убил девку.

О развязке догадываешься за одиннадцать абзацев до конца — это плохо. С другой стороны — абзацы маленькие, прочитываются быстро.

Это хорошо.

Банальный, но хороший такой рассказ.

В духе Бориса Ефимова

(Это карикатурист такой). "Морские рассказы" Алексея Мягкова радуют меня как старого моряка и почетного автора песни "Крепче, парень, вяжи узлы — сегодня ветер и волны злы". Жаль, что Алексей не выразил свои чувства в стихах — тема уж больно просится в стилистические объятия предыдушего Тенёт-обзора. Но раз сегодня я уже художник, а не моряк, буду придирчив и беспристрастен.

Конечно, мы имеем дело с перепевом известного векслеровского анекдота. Только перепев уж больно какой-то длинный. Однако радуют несомненные успехи автора в области рефлексии письма: "Офицеры притихли, с уважением поглядывая на своего вождя". Или: "крыть начальство горькими матерными словами". Эти милые фишечки (самой убойной из которых является, конечно, расчет скорости корабля и скорости парящего над кораблем окурка) иногда вырождаются до уровня ненавидимых мною "юмора и сатиры". Скажем, совершенно необязательно было называть эсминец "Непросыхающим". Я бы порекомендовал "Непромокающий" — мужественнее, плюс бездна смысла.

Вводный эпизод с окурком непомерно затянут. Эпилог с ним же совсем не нужен. А интерес к добыче картошки "любой ценой" теряешь, когда становится ясно, что автор запутался в "памяти жанра" производственного рассказа.

Рыбаки — не флот.

Добавление к "картошечной" линии еще одного сюжета — с маневрами — и обилие длинных диалогов нарушают композиционную стройность морской байки, так что содержание не оправдывает выделенных из под языка названием ожиданий.

Рыбаки — это не флот, однозначно.

В духе способного выпускника
художественного училища

И сразу проснулась большая белая собака. Проснулась, раскрыла рот и проглотила — ночь, луну, дорогу, и все рассказанные рассказы.

Этим надо было начинать, а не заканчивать. Чтобы читатель знал, кому под хвост отправится потраченное им время.

Леонид Левинзон — писатель мастеровитый. Ни одно слово, ни одна фраза не вызывают желания немедленно их переписать и исправить. Всякие там законы композиционного постороения и не знаю чего еще, которым учат в литинституте, соблюдены дотошно.

Одно непонятно — зачем?

Говорят, горячую воду в Израиле добывают из резервуаров, установленных на крыше. Круглый год. По принципу "летняя душевая". А у Александра Ермака, воспетого здесь первым, есть рассказик про то, как сын мастерил маме душ с подогревом. Мастерил-мастерил, старался, а она тем временем — возьми да и сдохни. Однако же он сам успел выкупаться.

Думается, белая собака, столь пиздецово поглотившая луну и дорогу, символизирует некоторый подобный смысл.

(Пиздецово — это не мат, а наречие, образованное от притяжательного прилагательного "пиздецовый", образованного от имени собственного "Пиздец".)

В духе способной выпускницы
художественного училища

Рассказы Ларисы Володимеровой приятно напоминают о двух вещах. Большеглазых — губки-бантиком — "принцессах", вычерченных на полях ученической тетради шариковой ручкой, и — выполненных в сложной технике орнаментальных натюрмортах, до которых столь охочи талантливые выпускницы художественных училищ.

Сразу ясно, что такое в понимании Ларисы "литература". Это когда вместо "жарили шашлыки, ели" написано:

Дым гаснет, прибитый к земле, и тягуче пахнет золой. На этом самом кострище прежде жарились шашлыки, запекали молочного барашка, голова с рогами валялась поблизости, пугая младших. Остатки вина сливали в костер, оборачивались, шутили, прощаясь. Позже, в иные набеги, обдирали ладони о жгучую в фольге картошку, сметали до крошки, еще приберегали на после, облизывая дотлевший прутик.

Или "дверь плачет как зверь, протяжно, с позывом" — вместо "дверь чуть не уссалась".

То есть, литература — это чтобы было красиво.

А я и не спорю.

В духе матёрого человечища

"Если змее, говорят, голову отрубить, то она еще долго прожить может потом. Одна женщина спустилась в подвал, а там смотрит — змея. Она взяла лопату и отрезала ей голову. На другой день заходит, а та еще жива..."

Если хотите узнать, чем закончилась история про женщину и змею, обязательно читайте (то есть, выходит, если не хотите — все равно читайте) "Букварь" Славентия Бондаренко.

Помимо уже замеченной вами забавной аллюзии на Эдгара По там много всяких других литературных приколов. "Системообразующий" прикол — это полуироничные, полуфилософские реконструкции известных душеспасительных сказочек Льва Толстого: "Купила мать сливы...".

Писать долго и серьезно про "Букварь" у меня сил нет — сердце заходится, поэтому ограничусь констатацией: это — главный претендент на победу в номинации.

Круто!

Писать про остальные сборники рассказов (и особенно — читать их) после "Букваря" тоже не могу. Это для израненной "Тенётами" души — как крем "Творожный".

Простите, если не оправдал читательских аппетитов.

В следующий раз исправлюсь.

Вялые варианты

Авторы

Сборники