ObsЁrver
        Обозрение языковой реальности
   
Денис Яцутко  <denis@india.com>

ДВЕРИ ОТКРЫВАЮТСЯ ВНУТРЬ

Приехали. Премьера

 
     

И везут тебя-а-а
злые поезда-а…
Спи, сал-дат,
та-да-да-да…

Пелевинская Жёлтая Стрела, при всей своей карикаткрности, едет в дугу. Железнодорожный транспорт, из которого не выпрыгнуть и которому не сойти с рельсов. Даже осознать, что едешь (не говоря уже о куда), может не каждый и не всегда. Троллейбус, который идёт на восток, шпала-ла-ла-ла-лалла. Как я вскочил на его подножку?.. «Котам нельзя!» — истошно вопит контролёр. «Мне до пизды, — отвечает Положительный Герой, — Мы спорили, что увидим в Генуе летающий трамвай, — мы его увидели, я проиграл». И хочется кричать: «Нет! Нет, мужик! Ты выиграл! Выиграл!» — И смеяться прямо в скалящиеся шпалы этой затрахавшей неизбежности… Но он отсчитывает монетки и отдаёт тебе. «Ты не обязан ехать, чувак». «Нет, — говорит он, — такая традиция: я не имею права или возможности ехать или не ехать». «Но ты же слепой, — говорю, — Ты семафоров не видишь, корову сбил, а она всю семью ведь кормила! Слезай с поезда, отдышись, пива попей». «Я, — говорит, — Я поезду ноги отдал. В самую топку пожертвовал, не накладывая тесла на весло. Осквернить — никогда! Он стряпчего младого пожирал, а я наощупь, тычась в рельсу, под снегом ощущая поезда, из красной армии с победой возвращался. Я чувствую рычаг. Он глубоко, он в диафрагму вдавлен. Я шевеленьем кадыка даю гудок и между пар колёсных пятачок и винни-пух всея многонациональной общности советский народ. Не уйти мне из авиации, понял?! Там жизнь моя, зарплата и конец. Я проиграл, отстань». «Постой же, — говорю, — сука! А как же ты, слепой, видал на облаке трамвайное искренье? Обпился железнодорожной? Деньги забери. Никто никуда не поедет». «Слушай, — говорит, — хоть ты и седьмой, но пролетаешь: сказано же тебе единственно доступным для тебя языком — ШЛЯПА СЛЕТЕЛА, объединены общей судьбой на общей земле и можем действовать в соответствии с религиями отцов-Черепановых-нинзя, и не надо мне твердить о Ромке и потеть: мы мирные люди, но у нас иногда стоит на запасные пути». «Ну хорошо, — говорю, — Доедешь до Финляндского, зальют тебя стеклом, опломбируют, ну и что?» «Это ты, — говорит, — спрашиваешь у меня — что? А разве сам не спал в электричках, ведущих в полнейшее никуда мимо станции видимого назначения? Кремль в золотых петушках? Серп и молот? Выпил немедленно? Или как?» «Вон, — говорю, — ты что вспомнил… Тохта, говорю тебе, паровоз, килимджандер, тормоза быстыр нога, следующая остановка — коммуна имени Чернышевского». «А ты, — говорит, — уверен, что это не Грозный, например? Москва — Махачкала, Ставрополь — Кавказская, Санкт-Петербург — Земля, Анархия — Фашизм, ну… поехали…» «Стоп, говорю, я пас: печень, почки, голова болит. Поезд, знаете ли, ещё не тронулся, а я уже думаю: Русь, птица, сука, болонка, блядь, куда ж ты летишь? На дорогу/знаки смотреть бывает? Корову, опять же, гад-бог-шуга, задавил, а кормила ведь, кормила в руках удержать хуй у кормчего зачесался — так кормило и выпустил. И γэть-γэть рiчкою, куда кривая рельса пришпилена. А стрелочника уволили, он теперь официантом в Лон-данЕ. Есть, конечно, в селеньях ещё и мужчины, и женщины, но войти в горящую избу — не выйти из горящего поезда. Бывший классик ещё говорил: ну его нахуй этот тапас — айда по домам, но ещё более бывший классик говорил: не становись перед дураком раком и не мечи бисера перед свиньями. Хочешь сойти — сходи один, а поезд пойдёт своей. Давай деньги… Два «Губернских классических» и орешки. Спасибо и счастливого пути».

Стою на полустаночке
в цветастом полушалочке,
шала-лалала-лала
и длинная, как вокзал
малиновая слеза
дрожал, дрочил, пел и ржал
хотелось бы навсегда,
но, блядь, как?!!
Как я опять вскочил на эту ёбаную подножку??
Пушкин протягивает кондуктору
вышедший из кармана пятак.
— Здравствуйте, Александр Сергеевич, здравствуйте, Сукин Сын. Я Вас поцелую. Потом. Если, конечно, Вы захотите.
Следующая станция — центр всех городов, петушки, чрезвычайно красный язык и огонь в штанах. Многополярный мир? Не смешно. На множество полюсов не хватит пингвинов. Разжиревшие пингвины советуют тараканам отказаться от сахара. Станция Мир! Двери закрываются навсегда и навсегда открываются. Многие полагают, что войны уже нет или, как минимум, никогда не было, но я всё ещё, видя поезд, пускаю его под откос. Поезда ложатся ровным рядочком и пялятся в бельмы звёзд красными глазами среди пятиконечных ресниц. Глаза твои — ресницы зари, ты укусил Бога и Ему больно. Я скольжу навстречу разъяренному товарному Богу по рельсам и ору в тупой паровозный глаз: «Лыжню! Ёб Твою Мать! Лыжню — или я за себя не отвечаю! Аминь, ссука…»


 
29 марта 2001 года

     

Авторы

Сборники

 

Литературный портал МЕГАЛіТ © 1999-2024 Студия «Зина дизайн»