Текущие вопросы

Текущие бытовые вопросы. Первый — застарелое выпадение из информационного поля.

Идеальным было состояние, в котором я пребывал в 1987-1989-м годах. Я учился в математическом классе, активно интересовался историей, политикой, актуальной литературой, слушал очень много музыки, выписывал около двадцати различных изданий, которые всегда прочитывал от корки до корки. Голова постоянно перерабатывала тонны информации. Потом почти то же самое продолжалось до 93-го года — с той лишь разницей, что маткласс сменился сначала на факультет ПГС в политехе, а после — на филфак и религиоведение.

Обруб произошёл с моим уходом в армию, куда я ушёл, чтобы не давать взятку преподавателю физкультуры, который совершенно заслуженно не ставил мне зачёт (я в течение семестра ни разу не появился на его занятиях), а вы же понимаете — быть отчисленным с филфака из-за гоблинского предмета… Не объясняя никому причин, я подал заявление на отчисление по собственному желанию (как я узнал позже, в этот же день профессор Е. подала документы на назначение мне персональной стипендии краевого фонда культуры) и попросил военкома забрать меня немедленно. Военком решил, что я скрываюсь от уголовного преследования и с радостью пошёл мне навстречу, шикнув на медкомиссию, которая всем составом предлагала вызвать психиатра (дефолтно в комиссии не присутствовал) для освидетельствования меня на предмет вменяемости (я сказал, что хочу родину защищать). В общем, в армию меня взяли.

Планы на армию у меня были наполеоновские. Во-первых, поправить здоровье (ведь режим, трёхразовое питание, физические упражнения, причём ни от чего из этого не отвертишься…). Во-вторых, писать заметки в гарнизонную многотиражку и местную (куда пошлют) районную газетку. В-третьих, смотреть, наблюдать, подмечать, совать всюду свой нос, а когда вернусь, написать книгу или хотя бы серию правдивых репортажей или небольших рассказов об армии. В-четвёртых, посмотреть вблизи на народ, научиться его языку, изучить повадки и т.п…

Хули… Я многого не знал… С первого же дня в артбатарее я включился в такой сумашедший ритм физической и боевой подготовки, что ни о каких «заметках» даже думать не мог. Думать вообще было некогда. Читать тоже было некогда, да и нечего: Библию и несколько книг Льва Гумилёва, которые я взял с собой в армию, у меня элементарно спиздили, Ницше, которого я купил по дороге в армию, замполит убедил меня сдать ему на хранение, чтобы его тоже не спиздили… Правда, в широком кармане афганки у меня постоянно болтался маленький томик «Цветов зла» Бодлера и блокнотик с переписанным от руки тридцатым псалмом… Удивительно, но я, будучи привыкшим вообще не обращать внимания на часы, время дня и года, спать и бодрствовать, когда вздумается, иногда и то и другое по тридцать часов подряд, очень легко привык к армейскому распорядку — стабильно просыпался за три-четыре минуты до вопля «подъём» и намертво засыпал немедленно после команды отбой.

Оказалось, что я единственный в батарее (кроме сержантов), умею быстро и правильно наматывать портянки (папа научил, когда мне было дет восемь), чётко и красиво выполнять строевые приёмы с оружием (военная кафедра и бальные танцы) и прочая хуйня. Например, долбанутый ПТУР «Фагот», на изучение приёмов работы с которым отводилось три месяца, я изучил по прилагаемому юзер-мануалу за одну ночь и на следующее утро обставил по всем показателям даже сержантов. Правда, вот, нихера не мог сделать на турнике, но это была полная фигня, на которую никто не обращал внимания: 70% батареи нихрена не могли на нём сделать — болтались, как шейки несомых с рынка гусей… Я-то хоть подтягивался, и то хлеб. Короче, я достаточно быстро превратился в образцового солдата и был бы, в целом, доволен собой и окружающей средой, за исключением нескольних неприятных мелочей (душ один раз в неделю, ежедневный кисель на обед и т.п.), если бы не несколько вещей, которые угнетали меня по-настоящему…

Первая угнетающая вещь — полное отсутствие музыки. Строевая песня не считается. Я невыносимо тосковал по Can, по Dead Can Dance, по Моцарту. Без музыки я весь окружающий шум почти всё время воспринимал как тягостную давящую тишину, тишину, которая выдавливала и выпивала мозги. Это была страшная пытка.
Второй угнетающей вещью было то, что я совершенно не мог больше писать стихи. Я ведь как привык — глубокой ночью, когда все вокруг спят, забиваешь косячок, наливаешь бокал красного сухого, раскрываешь тетрадку и спокойно, смакуя и перекатывая во рту каждый звук, каждую сему, творишь до утра первую строчку… Это совершенно невозможно делать в условиях, когда в шесть утра подрываешься и не останавливаешься ни на минуту до самого отбоя, а к моменту отбоя заёбываешься так, что если и не засыпаешь, то максимум, на что тебя хватает, это лишний десяток раз перевести из походного положения в боевое и обратно долбаный ПТУР. Ну, можно ещё сапоги почистить или паре безъязыких сослуживцев письма домой написать. Мозги отключает напрочь. Я абсолютно перестал продуцировать дискурс. Точнее — весь мой дискурс сократился до «Я!» и «ЕСТЬ!». Молчание моё продолжалось долго и закончилось, когда старшина, вдруг решив что я простудился, отправил меня в гарнизонный изолятор. Это было чудо. Когда я проснулся утром и понял, что мне сейчас не надо немедленно вскакивать и куда-то бежать, что я могу запросто проваляться весь день в постели, из меня попёрли стихи — валом. На этом, кстати, второй угнетающий момент себя исчерпал: я продолжил сочинять начатую ещё до ухода в армию поэму и занялся тем, чем собирался, стал пытаться общаться с народом, понимать, о чём он говорит, пытаться уловить суть его проблем и т.п. Было очень интересно.
Но оставалась третья, главная проблема — информационный голод. Со временем я выцарапал из замполита обратно своего Ницше, но хули там того Ницше… Я стал полковым почтальоном и стал первым читать все приходящие в гарнизон газеты, но — хули там было тех газет… Отец прислал мне почтой сборник Марти Ларни, но — хули там того Марти Ларни… Был у меня один сослуживец, который знал наизусть дохуя из куртуазных маньеристов и иногда, когда нас ставили на работы рядом, читал мне вслух, но этот долбоёб додумался съебать добровольцем в часть, отправлявшуюся в Осетию…

Хули, организм адаптируется. Я научился утолять информационный голод, пользуясь другими источниками: я наблюдал за языком сослуживцев, слушал шуршание листьев, когда стоял в карауле, тысячи раз интерпретировал и анализировал в уме батарейную строевую песню, тридцатый псалом и «Евгения Онегина», становился мысленно майором Ковбасой, рядовым Сериковым, капитаном Лютым, воспринимал мир с их воображаемых мной точек зрения… Короче, привык без книжек-газет…

Потом, когда контракт с ВС заключил, время появилось, деньги, книжки стал читать опять. И опять много. Но из движущегося более-менее равномерно общего поля уже выпал: литературные газеты-журналы уже не читал, за новинками не следил. Так до сих пор обратно врубиться и не удаётся, несмотря на интернет и прочую поебень. Просто не могу себя заставить следить за текущим литературным процессом. И за политико-экономическими новостями следить не могу. Тоже в армии отвык. Настолько из ситуации выпал тогда, что до смешного доходило. Были у нас как-то обычные запланированные текущие командно-штабные учения. Надо было ехать в Агалатово, на КП. Нагнали на Дворцовую автобусов, кунгов и т.п. Тусуемся, ждём отмашки, а командующий свалил куда-то к мэру и там о чём-то неотложном, якобы, пиздит… А нам хули, мы ждём… Под аркой тогда трубу какую-то прорвало, рабочие раскопали, залатали, а закапывать, конечно, Пушкин будет. Наши два ефрейтора из батальона охраны штаба от длительного бездействия расшалились, залезли в эту яму, в касках, в маскхалатах, с пулемётами, стволы выставили и шутят, типа, мол, «защищаем Зимний от красной гвардии». Какие-то приезжие с большими сумками в сторону Дворцовой идут, ефрейтор Малина высунулся с пулемётом и гаркнул им, что нахуй пусть заворачивают, а то нельзя. Они завернули сразу послушно на междугороднюю телефонную станцию, там рядом, а Малине близлежащий полковник дал подзатыльника, чтоб людей не пугал, и погнал в автобус.

Хуйня, короче, командующий от собчака вернулся, поехали в оголтелово, там стали учиться, не разгибались над картами, а батальону охраны-то делать нехуй, они так тусовались туда-сюда, а мы к ним обедать ходили. Раз приходим, взяли еду, едим, мимо идёт полковник Лященко, а один из стрелков охраны его вдруг спрашивает: «Товарищ полковник! Так кто у нас сейчас президент?» А Лященко ему и говорит: «Ваш президент — капитан Кудинков». Ну, нормально, правильно: комбат. А почему, мол, спрашиваем у стрелка, спрашиваешь? А, говорит, что-то там Ельцин и Руцкой что-то какими-то заявлениями обменивались… Ну, я плечами пожал, хули, обменялись, так обменялись, политика, типа, и пошёл дальше работать. А потом прошло больше года, я в сортире сидел, на куске газеты читаю: «Баркашовцы маршировали… ОМОН стрелял… Танки стреляли…» Блять, думаю, что за хуйня… Не про ГКЧП — это точно, а после ГКЧП ничего такого не было… А при ГКЧП не было ещё, вроде бы, баркашовцев… Иду к своим коллегам, спрашиваю, они не знают ничего. Вечером пошёл к друзьям-программистам бухать, спросил их, а они говорят, здасьте, мол — а вот, когда, мол, ты с каких-то учений приехал, весь в пыли и камуфляже, это ж, мол, тогда переворот и был — стреляли, маршировали, всё было… Только это в Москве, а в Птере только войска на Дворцовую вывели и всё, вроде… Бляяяяяять!!, думаю… Это, блять, народ три сотни штабистов с карандашами, ожидающих отъезда за город, и мающихся дурью граждан суверенного Казахстана (Малина и второй ефрейтор), которые от безделья и предчувствия близящейся демобилизации по причине выясненной суверенности с пулемётами в рэмбов играли, приняли за войска, выведенные на площадь по поводу путча. Вот, командующий к мэру пиздеть действительно по поводу путча ездил, ну, это, типа, понятно…

Вот.

Так вот я и до сих пор всякие события пропускаю. Не все, конечно, но часто такие, о которых потом многие говорят, а я даже не понимаю, о чём: настолько не в курсе…
То же и про литературу. Все называют кучу каких-то фамилий писателей, которые прямо сейчас, якобы, много пишут и даже прилично публикуются… А я не понимаю ничего.
А, ну да… С музыкой та же херня: после «Кострома — мон амур» я уже не знаю, что происходит.

А читать и слушать всю эту фигню заставить себя не могу. Вот, ливжурнал читаю с удовольствием. Лёвины статьи с удовольствием читаю, если там не слишком много незнакомых фамилий. С большим удовольствием и интересом прочёл недавно огромную телегу об экзаменах, на которую Вербицкий ссылку в своём ливжурнале ставил. А вот то, что в толстых журналах публикуют, не могу заставить себя читать. А если и прочитываю, всё равно более в курсе ситуации не становлюсь: и фамилии, и тексты немедленно вылетают из головы. Недавно, вот, мне свежие стихи Дмитрия Исакжанова прислали. Охуительные стихи, но Исакжанов — это не есть «актуальный литературный процесс», Исакжанов вне его.

Чёрт, как бы так себя организовать, чтобы врубиться всё-таки в течение и следить за тем, что происходит? Это очень важный для меня бытовой вопрос, на который я пока ответа дать не могу. Т.е., я, конечно, понимаю, что можно подписываться, например, на ЕЖЕправду, читать руссру/сегодня и т.п., но это всё не методы: не цепляет, не задерживается. Что делать? Зачем? Хочется потому что. Вот, Пелевина было интересно читать, «Мифогенную любовь» было читать интересно, Мейлахса (правильно назвал?) сейчас интересно читать, «Кысь-ночь-день» забавно было… А вот… этот… как его? не помню… но о нём очень много говорили, а я не помню. Мозги надо менять.

Яцутко увача

Авторы

Сборники