***
Гаспар в бою с огромным автоматом
Стоял на тонких слабеньких ногах.
Он был смешным задумчивым солдатом
В больших непроницаемых очках.
Худое тело дрожь отдачи била,
Гоня остатки сонной маеты.
Фуражка в такт по голове скользила.
Враги валились все в цветы.
***
Я на рыбалке
С тонкими перстнями.
Тяну слепую рыбу между льдами.
Она сильна. Гудят сопротивленья.
Налились кровью жил хитросплетенья.
Клокочет мозг, почуяв воздух вредный.
Ещё рывок — и в череп тонкостенный
Бьёт, опьяняя, воздуха струя.
Прощайте, желевидные моря!
***
Мужчина встал. Холодный зал. Балкончик.
Нырнул в прозрачный, ледяной балкон,
Где солнца перевёрнутый флакончик
Висел на небе в воздухе сухом.
Отважный, рек: «Моя мечта!…», «Отныне!…»,
И пил хрустящий замкнутый бокал.
В его бокалом скрытой половине
Плыл белоснежно-розовый оскал.
***
Ты меч-комбайн в мой нежный торс вонзила.
Но всё же, как тигрица не любила.
Тебя лишь, как наркотик, ворожил
Мой дикий рёв. И в содроганьи жил
Ты чувствовала мощь не по зубам.
Тебя пугал духовный великан
Моей любви, незыблемой горой
Встававший в полный рост перед тобой.
***
Вспоминаю Челябинск,
где хай-вей сух и кряжист,
где под пальмами Лика
говорила мне дико:
«о, шамбала! манула!»
и на лысину дула
соболиным дыханьем
и шаманским камланьем
призывала тунгусов своих порезвиться
и построить другой город-птицу.
***
О, царь мой сладкий, удави
Мой самый нежный взгляд.
К тебе с молекулой любви
Был послан этот яд.
Тебя я за руку не брал,
С тобой не говорил.
Ты чёрным воздухом дышал.
Я этот воздух пил.
***
В могучий мёд гигантского залива
Упал медовый атом из меня.
Крестьянин жнёт улиток всем на диво,
Ныряя в рейхенбахские моря.
Лишь одиноко аппарат подводный
Покрытый ржавчиной, на берегу стоит
И ждёт крестьянина, который пулей модной
В магнитном воздухе чудовищно летит.
DOROTHEUS
Был полон синий небосвод
запретной негой до отказа,
и, потрясая весь народ,
я шел в короне из алмазов,
пред восхищённою толпою
взвивался к тучам без одежд
и кала длинною струею
студил горячий пыл невежд.
***
Напрягши крылья голубые
Взлететь бы в девственный воздух,
Где редко атомы златые
Тревожат абсолютный слух.
В младые лёгкие до боли
Набрать пьянящей пустоты
И лопнуть, оседая солью
На близлежащие холмы.
***
Внезапно ужаснувшись милой дамы,
Исторгнул слов нежданный хоровод
И выронил огромные тюльпаны
Из слабых рук в заплёванный сугроб.
Потом плыл месяц дикий над гондолой,
Где мы ебались, весело кряхтя.
И плыли разноцветные гондоны
Чредой за нами в свете фонаря.
***
Я письма в Уганду к тебе отправляю,
Засохшую страстную вязь.
Я этот язык очарованный знаю.
В нём буквы порхают, смеясь.
Сводит виски невесомой короною
Аромат его синих чернил.
Чей-то веер валяется сломанный.
Кто-то палец себе откусил.
МОСКОВСКАЯ ЗИМА
В сентябрьском воздухе махаю сложною дубиной.
Ещё во тьме достану пулемёт старинный
с чудовищною пулей голубой,
из дула вылетающей порой.
Потом угрюмый, нелюдимый, старый,
войду, как царь, в московские бульвары
чтоб убивать там притаившихся косуль
снопом вываливающихся пуль.
***
Господин идёт по улице.
Вдруг — убит. И дети хмурые
Тащат к солнышку его
Из тяжёлого пальто.
Господин лежит.
Смеркается.
По асфальту тихо катятся
Не очки, не колбаса.
— Его чорные глаза!
СУ-3000
Громады древних ядовитых скал
Я видел сквозь воздушного орангутанга.
И что-то Бог в наушники кричал
Речитативом разъярённой итальянки.
Средь неподвижной бездны кислорода
Ревущей точкой цезия летел
Вдоль Гималайских стен, томительные годы,
Я, щурясь в опьяняющий прицел.
***
Я отвернусь от гипнотических дубов.
Пойду к задумчивой громаде гастронома.
Какая скорость. Гул моих шагов
Растёт в пространстве непривычным фоном.
Не бойтесь, люди. Просто утром рано
о жизни размышляя на ходу,
засунув руки в узкие карманы,
всего лишь я по улице иду.
