ПРОРОК

…Вы когда-нибудь видели своих родителей? А вообще, взрослых? Бег-лого взгляда на них достаточно, чтобы установить, что смерть на-ступила много лет назад. Они презрительно называют нас «инфантильными», озабоченно совещаются, чтобы такое с нами поделать, потому что нельзя же так. Смешно — мертвые судят живых. Я бы назвал их даже не мертвыми, а роботами, настолько иногда кажется, что они никогда и не жили, но я все-таки помню, что они жили, как это ни невероятно. Теперь у них двадцатичетырехчасовой цикл вместо жизни.

Инфантилизм — это всего лишь инстинкт самосохранения. Защита от смерти. От «растворения в безличном», экзистенциалистически выра-жаясь. Иногда что-то в этом роде называют «романтическим протес-том», но я предпочитаю называть это «инфантилизм» — так называют нас наши враги. Так же, как аристократишки называли санкюлотов санкюлотами, думая, что оскорбляют их. Но санкюлоты сказали: да, мы — санкюлоты. Испанская рвань называла гезов гезами, так же ду-мая оскорбить. Наивные… Нам говорят: вы — инфантильные. Да, мы — инфантильные. Но мы — есть. А вас — нет. Потому что можно быть или ребенком, или трупом. Третьего не дано.

Поэтому я проповедую ВОИНСТВУЮЩИЙ ИНФАНТИЛИЗМ.

Что мы любим? Мы любим проблески и отсветы. Это плагиат. Задолго до меня было сказано: «идеи и призраки». Но, мне кажется, я выражаюсь точнее, — мне не нужна излишняя конкретизация. Проблеск, отсвет — и это все; какая разница чего, от чего?

Главное человеческое качество — ненасытность. Человек, душа которого способна насытиться, достоин презрения. Человек, согла-сившийся на что-либо, — потерпел поражение. Вечное отчаяние, вечное страдание — только это достойно человека. Счастье — удел ничтожеств. В жизни ничего нельзя ни купить, ни продать. Можно только продешевить.

Поэтому я проповедую СТРАДАНИЕ и НЕПРИЯТИЕ.

Но, не насыщаемые ни чем в этом мире, мы можем насытиться на мгновенье в мимолетной грезе. В экстазе или припадке. В озарении. В музыкальном моменте.

Поэтому я проповедую ЭКСТАЗ.

Вторая мировая война. Победа над нацизмом ценой многочисленных жертв. Умерло 50 000 000.

Умерло 50 000 000.

Но как умерло! Я весь захожусь, размышляя над масштабами этого деяния. Вы смотрели когда-нибудь военную хронику? Смотрели. Она потрясает. Жестокостью, силой, кровью, правдой, борьбой, масштабом. Не иначе как что-то с небес пролилось на нас. На Земле такого возникнуть не могло.

Я рыдаю, но меня бросает в священный трепет: только так я чувствую ВЕЛИЧИЕ И ТРАГЕДИЮ жизни! Не убогая работа, не убогие секс с алко-голем. Не Чехов и не Чайковский.

Все сейчас смелые — плюрализм же — признаваться в своей тупости и духовном убожестве. Человек, гордясь собой, может сказать: «Джоконда — говно». Или: «Хорошо темперированный клавир — говно». (За последнее высказывание я бы повесил высказывающего за ребро. Без шуток. Один раз я такое слышал. Взял бы и повесил, и рука бы не дрогнула. Не за слова, обращаю внимание, — за мнение).

Впрочем, что же это я! Сам себе противоречу. Будем считать, что я ничего не говорил. Я делаю следующий шаг по сравнению с современ-ным плюрализмом — пусть нам будет нестыдно признаваться не только в том, что мы кретины и невежды, но еще и сволочи. «Этический плюрализм», если угодно. И я признаюсь, что я кончаю от слова «Хатынь». Я не претендую на смелость. Никакой смелости для этого не нужно сейчас.

Гитлер был великим человеком. Он обеспечил работой писателей, ху-дожников, философов — а все мы и то, и другое, и третье — лет как минимум на пятьдесят вперед. Ужасаться, рыдать, проводить ночи в бессонных размышлениях на тему, как такое стало возможным, переоценивать все ценности — вот что он нам дал; он подарил нам грубое возбуждение чувств — а это единственное, чего мы по-настоящему жаждем. Неважно — приятное возбуждение, неприятное возбуждение — лишь бы не ненавистная филистерская скука.

Гитлер был великим человеком. Это был слабый человек, который ска-зал себе: я слаб, но хочу быть сильным и стану. И стал. Такую силу я уважаю больше всего — не силу рода, крови, касты, где индивидуальности просто нет, — аристократы сильнее именно там, где они теряют индивидуальность, а где не теряют — они становятся та-кими же, как все; нет, не такую силу, а силу одной голой индивидуальности, у которой нет другой опоры, кроме как она сама. (Что такое сильный? Сильный — это тот, кто победил. Неважно чем, — кула-ком или вонью, сбивающей противника с ног. Других критериев силы нет). А что такое храбрость солдата, воина? Это та же аристократическая храбрость, храбрость кучи, стада, воли которой воин является лишь медиумом. Все мы знаем о многих примерах, где храбрые на войне офицеры при других обстоятельствах вели себя очень так себе. Не хочу на них клеветать — вели они себя так, как большинство по-вело бы себя на их месте, не хуже, но… Но для воина, для орла! Слабовато.

(Аристократы думают, что они имеют какое-то особенное право. А мы-то знаем, что никаких прав ни у кого нет. Есть лишь то, что лично ты выдрал зубами).

Гитлер презрел собственную слабость. Он сказал себе: да, я ти-тулярный советник. Но я смогу. И смог. Он проиграл? Но как проиг-рал. Да и так только кажется. Он же был героем трагедии. А герой трагедии не может проиграть.

Гитлер проиграл, но великий германский дух не проиграл. Разве что сейчас, когда американские лавочники, мелкие и крупные, сделали немцев подобными себе. Неужели и вправду им это удалось?

Толпа мстит Гитлеру. Она не хочет признать великий нравст-венный подвиг Гитлера — Башмачкин прикованный стал Башмачки-ным освобожденным. Очень правильно его пытаются сделать героем не трагедии, а фарса — это единственное действенное средство против него. Но если так, то и война против него — фарс, оборона Москвы — фарс, Сталинград — фарс, холокост — фарс, Белоруссия — фарс. Я не понимаю, как может быть по-другому.

Несколько раз я слышал, что он был импотентом. Откуда это может быть известно? Это ведь не шрам через все лицо. Свидетельств мало, они могут быть предвзятыми.

Хорошо, ну а что вы, неимпотенты, можете сделать со своей неимпо-тенцией? Прыснуть немного кефира в слизистую дырку какой-нибудь Дуньки? Негусто.

Итак, я проповедую ВОЙНУ.

Ибо война и только война способна породить ТРАГЕДИЮ.

Война с собой, война с другим, война с судьбой, война всех против всех, одного про-тив всех и всех против одного, война даже не всех, но всего.

ВОЙНА!

И, как венец всего сущего — ВЕЛИЧИЕ! Вот зачем нужна война а по-том трагедия. ВЕЛИЧИЕ порождается ими и венчает их.

Вы можете представить себе ВЕЛИЧИЕ без ТРАГЕДИИ? Я — не могу. А зачем жить, если в жизни нет величия? Смотреть психологические ме-лодрамы? Читать «драмы» о потерях работы и разводах? Милые путевые очерки и пейзажные зарисовки? Вздохи об ушедших молодостях и первых любвях? О любовных треугольниках и квадратах, о тещах и свекровях? Меня увольте.

ЦЕЛЬ ЖИЗНИ — ВЕЛИЧИЕ. ВСЕ, ЧТО ПРИВОДИТ К НЕМУ — ОПРАВДАНО.

Как говорил мой любимый афорист Гераклит — хотя он был брюзга: «Следует знать, что война всеобща и Правда — борьба».

Черт, чуть не забыл! Бес попутал, простите. Вот, что я забыл вам сказать. Ни в коем случае нам не надо избавляться от химеры, именуемой совестью! Ни в коем разе! Надо оставаться очень совестливыми и очень жалостливыми — кроме шуток! Иначе мы потеряем трагедию. Война для безжалостного — те же пиво с воблой. Это — важнейший тезис моей проповеди, и я надеюсь, что вы оцените его по достоинству.

Да, еще немного о войне. Я обращаюсь к самым юным моим слушателям а так же к не в меру эмоциональным. Не пытайтесь сами участвовать в войне. Там такого насмотришься, на этой самой войне, что вся ее героизация и эстетизация полетит к черту. Не участвуйте в войне — это совершенно излишне. Наблюдайте за ней. Впитывайте ею, проникайтесь ей.

Я проповедую БОЛЕЗНЬ.

Отчасти я уже сказал почему. Но есть крайне важный частный случай.

Из всех болезней для нас важнейшей является ХРИСТИАНСТВО.
Почему я люблю христианство, почему не могу жить без него, хотя я АНТИТЕИСТ? За этот гениальный садизм, за эту лазерную ненависть, за это изнасилование, поругание в человеке всего человеческого. Нет такой вещи в человеке, которой бы, со своим гениальным чутьем, не обнаружило христианство, не оболгало бы, не осквернило, не из-насиловало и, вдоволь натешившись воплями и стонами жертвы, не убило.

Ницше написал «Генеалогию морали». Это хорошая книга. Но сам факт ее написания противоречит ее основной идее. Идеи этой книги не мо-гут быть высказаны — сам факт высказывания их разрушает. Истинно свободному человеку не нужны объяснения, потому что объяснения — это оправдания.

Ницше унизился до написания «Антихриста». Это его большой, неиз-гладимый грех. Он унизил себя до разговоров с ними.

Христианство — это как наперсток. Выиграть в него нельзя, можно только проиграть. Единственный выход — не играть в христианство. Это — инструкция № 1.

С христианством нельзя дергаться. Это инструкция № 2 противохри-стианской безопасности, коль скоро ты уж оказался в христианстве. Чем больше ты дергаешься, тем туже затягивается христианская удавка. Ницше — задергался. И так до конца и остался рабом христианства. Спокойствие, только спокойствие. Ледяной разум и холодный душ. Диета и режим дня. Ну, не знаю — Стерна почитайте, что ли.

(Я восхищаюсь неодушевленными предметами. Они не снисходят до объяснений. Они просто нагло есть. Какая божественная наглость! Как, например, великолепен это булыжник! Он нагло валяется на солнце и отсвечивает. Нам, людям, далеко до него. Все мы объясняем, пояс-няем да доказываем.

А больше всего в мире мне нравится вселенная. Какое гигантское, какое колоссальное необъяснение!)

Немного личного. Почему именно он, этот человек? Я говорю об Ии-сусе Христе. Почему не я? Почему не много еще кто? Ведь в проро-ках, чудотворцах и мессиях никогда недостатка нет; неблагополучие в воздухе — и вот они, легки на помине. Целые сонмы. Но, как всегда, случай решает все. Будь в нужном месте в нужное время. А кто не успел, тот опоздал. И все-таки: почему не я? Я — пророк, а не бог, но плох тот пророк, кто не мечтает стать тем, кого он пророчит. Плох тот предтеча, который не мечтает стать тем, кого он предтекает.

Иисус Христос — единственный человек, которому я завидую. Это действительно супер-успех.

Кратко подытоживая: я проповедую АНТИТЕИСТИЧЕСКОЕ ХРИСТИАНСТВО. Потому что вовсе не бог главное в христианстве.

Богов много, христианство — одно.

Не будем побеждать в себе христианство. Не будем пользоваться моими инструкциями. Победив христианство, мы станем свободными, спокойными, равнодушно-доброжелательными, холодно-красивыми, бла-городными. Как, прости господи, римляне какие-нибудь. А как же наша ПОЭЗИЯ? А как же наша КРАСОТА? Наша красота вся замешана на христианском навозе; наша психопатическая красота — это красота боли, страха, отчаяния, смерти; красота болезни, красота чахоточ-ной девы; красота крови и гноя; мерзости и зверства жизни. Мы ста-нем нищими. Мы ненавидим господа нашего Иисуса Христа. Мы ненави-дим его, но не хотим — не можем — избавиться от него, потому что он — НАШЕ НЕНАВИДИМОЕ ВСЕ.

ВЕДЬ ВСЕ МЫ ЭСТЕТЫ.

Я люблю СИЛУ.

Я люблю ОТВАГУ.

Но проповедую я БЕССИЛИЕ и ТРУСОСТЬ. Потому что наш удел, удел лучших людей в мире, удел соли земли — постоянная жажда силы и по-стоянное неудовлетворение этой жажды. Мы бредим властью, видим себя сильными и отважными в наших горячечных видениях, — и только в таком, в постоянно чаемом и в постоянно недостигаемом виде они для нас желанны.

Мы завидуем сильным. Но мы не хотим быть ими. Потому что мы презираем сильных. Ограниченный человек может сказать, что мы претворяемся, а на самом деле хотим стать сильными, только духу не хватает. Нет-с, это только половина правды. Другая половина — мы искренно презираем то, чего добиваемся. Так уж воспитаны. Все книжки, все «серьезные» книжки, которые мы читали — книжки про слабых. А кем больше всего мы хотим стать? Персонажем книжки! Круг замкнулся. Интенция, направленность, когда происходит забвение «я», нам неведомы; больше всего мы боимся потерять «я», каким бы постылым и ненавистным оно ни было. Мы не живем — мы смотрим фильм с самими собой в главной роли, мы не живем — мы оцениваем, оцени-ваем этот самый фильм. (Весь фильм в целом, а не только свою роль в этом фильме). Жить не оценивая мы не умеем и не хотим. А каков этот фильм? Это фильм «серьезный» — самый высокий для нас жанр, и, что естественно, мы стремимся быть героями высокого жанра, то есть — заморышами, червяками, клопами. Иногда мы отводим душу на боевиках, но серьезно их не воспринимаем — не хотим стать их главными героями (хотя как хочется иногда — господи!). Так мы и живем — с расколотой душой.

Впрочем, я начинаю повторяться. А про нашу красоту и нашу по-эзию я уже говорил.

Достоин уважения святой. Достоин уважения преступник (не «жертва среды», а настоящий, матерый волк). Только мы с вами не достойны уважения.

Альзо, так сказать, шпрах Заратустра.

Придите ко мне, вы, униженные и оскорбленные, — и вам будет НЕ СТЫДНО. Не стыдно, что вы злобны, жадны, завистливы, мелки, без-дарны, уродливы, трусливы. Я понимаю, как вы устали, как вы смер-тельно устали все время претворяться. Так вот, со мной вам претво-ряться не придется. Я сам такой. Что такое грех? Грех — это стыд. Кто не раскаивается, тот не согрешил. Кто не нуждается в самооп-равдании, тот прав. Вы станете бесстыдны. И вы станете безгрешны. Вы еще раз убедитесь, насколько вы красивы нашей красотой. Вы перестанете быть одиноки. Вы перестанете слишком презирать себя (именно слишком, потому что тот, кто не презирает себя — не соль земли).

Тот же, кто не унижен и не оскорблен, ко мне не придет. Без всяких проповедей он перегрызет глотку унизившему и выпустит кишки оскорбившему. И перестанет быть униженным. И перестанет быть оскорблен-ным. Я ему не нужен. Сильным и смелым не нужны пророки.

Я осознаю, что не всем пришлось по душе то, что я говорю. Кому не понравилось, тот уже давно перестал меня слушать. А кому понрави-лось, тому, как это говорится:

WELCOME TO HELL

В этом нет ничего страшного. Как учит нас AC/DC — Hell ain"t a bad place

Мы окружены

Авторы

Сборники