Ворк трансгрессус

Юджин, здрово!

Я письмо твое получив, обрадовался, залаял, воспрял, открываются новые караты. Ура!

Потому что, сам понимаешь, что Сортиры, они как звезды. То есть всегда. Поэтому их касается всё. И все их касаются.

Я так думаю, что даже Ты можешь быть замечен. Впрочем, не уверен, поскольку никак неосведомлен о физиологии бодхисатв (прошу профессионально извинить три отрицания в одном предложении — но предмет требует именно такой конструкции).

Я к материалу докидаю тогда Библиографыи. Срочно. Чтобы не было предельно некритического восприятия «сортирной» темы в ее самых mass-apeal проявлениях. Сноски и ссылки могут дать неожиданный угол зрения (обоняния) и нестандартный поворот для банальной, в общем, «сортирщины».

Итак, бля, вот вам с Ромычем виньетки цитатные по обе стороны les toilettes. Типа их можно публикнуть, нарезав, в конце «Снов о…». И еще сразу дай — хочу — там ж Твой текст о фекаломантии охуительный. Или вобще чего добрось, по памяти.

Начали, навскидку -

Сразу вспоминается — Улисс джойсовский, Там Леопольд Блум, поев пупочков и приготовив изменнице кофе handmade отправляется в домашний сортир. С газеткой. И потом — всю громадину романного времени фланирует расслабленный, нигде уже не. Так как брезговал. Чистоплотный такой персонаж.

Или, в параллель — начало самого странного романа на русском языке. «Зависть» Ю. Олеши. «По утрам он поет в сортире». Знакомый филолог написал 120 килобайтный текст, посвященный только одной этой фразе.

Кстати, и главные филологи так же небезразличны к теме. Вот небольшой текст академика РАН:

«Принято считать, "сортирные» тексты — это надписи и что они всегда «неприличные», причем «неприличие» состоит не столько в используемой лексике, сколько в эротической тематике и соответствующей образности, нередко выражаемой не только в слове, но и в рисунке. Оба эти «общие» мнения, как правило, верны, но тем большее значение имеют исключения: не надписи, а разговоры и не «неприличное», а «приличное», то есть такое, что даже при использовании обычной табуированной лексики не содержит установки на эротичность, соответствующую образность или вовлечение собеседника в определенный круг тем. Такие разговоры могут носить почти «этикетный» характер (своего рода деликатность требует нечто сказать, хотя бы столь необязательное, как разговоры о погоде в известной ситуации) и ничего более не значить или преследовать некоторые практические цели. Любопытно, что в этих коротких высказываниях нередко возникают религиозно-мифологические образы, иногда обнаруживающие и связь со сферой архетипического или, напротив, колоритные бытовые детали во «фламандском» духе. Что же касается первого, то этому даже не приходится удивляться: широта размаха позволяет объединить и святое и обсценное («В бога, в душу, в мать…»)*. Три примера (Ленинград, май 1986 г.). Первый. Входя в уборную, приветливо улыбаясь, как бы в предвосхищении облегчения — «По…ать и пё…нуть — как в церковь сходить!» Второй. Замешкавшемуся у писсуара: «Ну, что ты х… как поп крест из-за пазухи, никак не достанешь!» Третий. «Очередник» торопит предыдущего" «Ну, что застрял? Скорее!» — «А чего торопиться. Придешь домой, штаны снимешь, а внучек тут же: Бабка! а дедка опять в штаны на…ал. А бабка ими прямо тебе по морде. Вот и торопись!»

*

Сказанное относится и к надписям. В старой деревянной пристанционной уборной в Комарове, снесенной в конце 60-ых годов параллельно с литературно изощренной «интеллигентской» надписью, имеющей особый резон в месте, где нахолдятся ленинградские дома творчества («Художники, писатели / Уборных стен маратели, / Нельзя ли вас, приятели, / Послать к …ённой матери»), находилось граффити совсем иного рода, отсылающее в своих истоках чуть ли не к эпохе мирового дерева: «Для царя здесь кабинет / Для царицы спальня / Для сохатого буфет, / Для Ивана — с…альня». Верхний слой очевиден, учитывая, что перед нами «сортирный» текст, что подтверждается последним стихом и последним словом-point-ом, проясняющим, чему посвящен этот текст (…слово найдено). Все стихотворение может быть представлено как загадка: «Что такое царский кабинет?» и т.п. — с ответом: «отхожее место» (или как в тексте). Почему уборная — кабинет царя? (кстати, эта стихотворная надпись может пониматься как обращение самой уборной, отражающее схему архаической авто-загадки, реализуемой в некоторых культурах близкими по типу надписями на вещах — посуде, утвари, одежде, оружии и т.п.). Первый стих об уборной как кабинете для царя отсылает и к «кабинету задумчивости», и к пониманию уборной как кабинета, куда царь своими ногами ходит, и к образности изначального типа: высокий трон и низкий нужник равны друг другу в том отношении, что на том и на другом с и д е т ь царю. Второй стих об уборной как спальне царицы и третий об уборной как кормушке сохатого, похоже, находят свое частичное объяснение в рамках схемы мирового дерева и соответствующих ритуальных песен. Связь царского трона с мировым деревом (сам трон одна из исторических трансформаций мирового дерева) основательно проанализирована в ряде работ. Трон стоит у ствола дерева. Свадебные обряды происходят у дерева «с тремя угодьицами», на вершине — птицы, посередине — «пчелы ярые, / Под корень деревца — / Кровать нова тесова. / На той кровати Ефимушка лежит, / С молодой своей женой, / Со Оксиньюшкой-душой…» (текст типовой, формульный, многократно воспроизводимый). Каждая свадьба — повторение иерогамии; поэтому жених и невеста в этом ритуале функционально приравниваются к царю и царице, и постель — образ их совместного трона-ложа. В известной картине Петруса Кристуса «Мадонна сухого дерева» (ср.15 века) Богоматерь стоит посередине дерева, на его развилке, где начинаются ветки, образующие вокруг нее род кольца-ореола. Но в ряде традиций именно в этом месте дерева изображается л о ж е, на котором покоится ж е н щ и н а священного, в ряде случаев конкретно царского, статуса. В этом контексте объясняется образ спальни царицы, ее ложа (как существенный ресурс объяснения остается обычай ритуального соития в отхожем месте, на кладбище и т.п.), как бы на пороге «нижнего» мира. Образ буфета (кормушки) для сохатого трудно отделить от клишированного фрагмента мирового дерева — парнокопытное, крупное рогатое животное пасется на лугу у ствола мирового дерева, щипля траву. Иван находится в самом низу, и сам он представлен исключительно своим телесным низом (ср. «Ярмарку с театральным представлением» Брейгеля Старшего с фигурой человека, делающего то же, что и Иван, у большого дерева, стоящего на переднем плане). Этот конкретный образ Ивана, резюмирующий ситуацию, индуцирует подобную топику и в предыдущих стихах. Связь верха с низом, царя с Иваном, царской власти с производительной функцией объясняет, по каким критериям мир-царство сопоставим с антимиром отхожего места (золото — атрибут царя, но «золото»-фекалии характеризуют и Ивана, ср. «золотарь»). Народная низовая комика предлагает два типа нейтрализации ситуации или ее перевертывания: царь проваливается в отхожее место, Иван садится на трон, место царицы — ложе — неизменно, но принадлежит оно то царю, то Ивану".

Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтиеского. М., 1995, с.391-392. (Петербургские тексты и петербургские мифы. VI. Из разговоров в общественной уборной)

Еще, если не утомил, из книжки, любимой в отрочестве, невыносимой легкости цикада:

Когда я был маленький и рассматривал Ветхий Завет, изданный для детей с гравюрами Гюстава Доре, я видел там Господа Бога на облаке. Это был старый человек с глазами, носом, с длинной бородой, и я говорил себе: если у него имеется рот, то он должен есть. А если он ест, то у него должны быть кишки. Но эта мысль тотчас пугала меня, ибо я, хоть и был ребенком из семьи скорее неверующей, все же чувствовал, что представление Божьих кишок — святотатство. Непроизвольно, без всякой теологической подготовки, я, стало быть, уже ребенком понимал несовместимость испражнений и Бога, а отсюда и сомнительность основного тезиса христианской антропологии, согласно которой человек был сотворен по образу и подобию Божьему. Либо одно, либо другое: либо человек сотворен по образу Божьему, и тогда у Бога есть кишки, либо у Бога нет кишок, и человек не подобен ему. Древние гностики чувствовали это так же хорошо, как и я в свои пять лет. Уже во втором веке великий мастер гностики Валентин, пытаясь разрешить этот проклятый вопрос, утверждал, что Иисус <ел, пил, но не испражнялся>. Говно — более сложная теологическая проблема, чем зло. Бог дал человеку свободу, и мы можем в конце концов допустить, что он не ответственен за человеческие преступления. Однако ответственность за говно в полной мере несет лишь тот, кто человека создал.

кундера

Хитроумно, бля. Вроде как если Бог существует, то зачем запирать дверь сортирную за собой, или, грубее — зачем смывать?

А вот философ, ректор Института Психоанализа АН России.

ректор-Зимовец

«Каков же характер русской складки? Его можно понять по тому, какими здесь конституируются топосы мужского и женского. У номадических народов способ отправления уринальных потребностей был одинаков как у мужчин, так и женщин, в этом отношении оппозиции мужского и женского также не существовало. В новоевропейском обществе, напротив, способы отправления принципиально различны. Женщина, используя выражение Венедикта Ерофеева, принуждена »жалостливо приседать". Необходимо иметь в в иду, что не физиологические различия заставляют ее это делать, а социальные инвестиции в сферу физиологии, дискурс нравсвенности, переживаемый как интимное чувство стыда. То есть сама проблема возникает тогда, когда акты отправлений в публичном окружении табуируются и сокрытие становится моральным императивом. Обратим внимание на то, как отправляются уринальные надобности на русских остановках общественного транспорта. Топос мужского, как правило, всегда создает пространство сокрытого через позицию отправления потребности к стене: лицо и гениталии повернуты к стене, спина, как глухой телесный фасад, — к миру. Топос женского иной: лицо обращено к миру, а гениталии — к стене остановки. Нравственная оптика в организации бинарных половых топосов специфическим образом соединяет и разъединяет, заштриховывает, картографирует телесные зоны и указывает на основные пути взгляда Другого с целью обнаружения и деприватизации, то есть уничтожения дистанции, а следовательно, и обобществления, приватно-интимной сферы. Противостоять агрессии Другого можно только создавая простанство сокрытого, невидимого, совмещенного с центрами паноптического контроля. Для мужского агрессия обобществляющего взгляда направлена спереди, для женского — сзади. Специфика интимного пространства мужчины позволяет ему огранизовать глухую оборону спина-стена, для женщины фигура защиты имеет формулу стена-лицо. Это означает, что топос мужского создается за счет конъюктивного синтеза верха и низа в пространстве сокрытого; топос женского конституирует себя за счет дизъюнктивного синтеза верха и низа. Такое соотношение вполне закономерно для европейского типа топологических исчислений, где лицо (открытое пространство) есть публичное поле, а гениталии (сокрытое пространство) — интимное. В номадическом обществе такое соотношениие отсутствует. Результатом нормативной констелляции оказывается то, что у европейского мужчины дискурс нравсвенности записывается на лице, у европейской женщины эта запись локализована на гениталиях. Таковы социальные инвестиции европейского образца в сфере физиологии"..

Сергей Зимовец. Молчание Герасима. М., 1996, с. 73-74. (Баба не существует. Идентификация вприсядку)

Еще, по мотивам предыдущего докладчика:

Папас Аврам ответил Сатане: — Мой отец, Иоаникий Бранкович, имел дело с такими, как ты. В каждом нашем доме в Валахии всегда были собственные домашние ведьмы, чертенята, оборотни, с которыми мы ужинали, насылали на них добрых духов-защитников, заставляли считать дырки в решете и находили возле дома их отвалившиеся хвосты, собирали с ними ежевику, привязывали их у порога или к волу и секли в наказание и загоняли в колодцы. Как-то вечером в Джуле отец застал в нужнике огромного снеговика, сидящего над дырой. Ударил его фонарем, убил и пошел ужинать. На ужин были щи с кабанятиной. Сидит он над щами, как вдруг — шлеп! — голова его падает в тарелку. Поцеловался с собственным лицом, которое оттуда выглядывало, и захлебнулся в тарелке щей. Прямо у нас на глазах, прежде чем мы поняли, что происходит. Я и по сей день помню, что, захлебываясь в щах, он вел себя так, словно был в объятиях любимой, обнимал миску обеими руками, будто перед ним не щи, а чья-то голова. Одним словом, хоронили мы его так, будто вырывали из чьих-то крепких объятий… А чтобы отец не превратился в вампира, мы бросили его сапог в Муреш. Если ты Сатана, а это так, то скажи мне, что означала смерть моего отца Иоаникия Бранковича?

павич

Плюс — самые значимые современные русскоязычные образчики изящного обращения к скатологии.

Аналитика двенадцатилетней давности:

И было одно переживание в пяти-шестилетнем возрасте. Там, в другом углу двора, была яма. Вернее — ЯМА. Для стока дворовой канализационной системы. У всех стояли ватер-клозеты, все легко смывалось водой из ревущих бачков и пропадало под полом. И там под землей, под всем нашим счастливым детством шли трубы. И сходились к яме. К ЯМЕ. Там был люк. И вот по понедельникам приезжала машина, грязная, темно-зеленая пыльная машина с цистерной. И выходил из кабины мужик в ватнике, в грязных штанах и сапогах. Отстегивал сбоку машины толстую ребристую кишку, то есть это даже не шланг, а патрубок, или — резиново-брезентовая труба диаметром сантиметров двадцать. И открывал люк. Он не открывал, а отколупывал его ломом. И тот открывался, то есть отколупывался с грозным чугунным звуком. И было видно, что ЯМА до самого горла заполнена жижей, массой неопределенного цвета. А я — пятилетний мальчик в коротких штанишках с помочами, в белой рубашечке, в белой панамке сидел на корточках недалеко от ямы и смотрел во все глаза. И мужик знал меня, улыбался, как старому приятелю, надевал рукавицы и заправлял трубу в яму. Она погружалась с уханьем, хлюпаньем, ребристые складки исчезали одна за другой. И машина начинала глухо реветь. И жижа проседала вниз. Меня все время гоняли от ямы — говорили, что в яме какашки, что, мол, как мне не противно, лучше бы пошел поиграть в песочнице или порисовал, пугали историей про мальчика, который вот так вот как ты сидел, сидел возле ямы, а потом его искали, искали и нашли в яме. Тем не менее я не пропускал ни одного приезда ассенизатора. Ни одно зрелище не притягивало меня в то время сильнее: машина ревела, шланг хлюпал, жижа ползла вниз, а запах был страшным и притягательным, он не был похож ни на какой другой. И это продолжалось из понедельника в понедельник. А потом я сделал себе дома такую же яму. Взял алюминиевый бидон, наполнил водой и набросал туда мусора, хлеба, огрызков, бумаги и всего, что можно. И выдерживал несколько дней, чтобы все закисло и был запах. И у меня была игрушечная машина-грузовик, тоже зеленый. Я положил ему в кузов пузырек из-под чего-то и надел на горлышко резиновую трубку, и вот я сдвинул две табуретки, у одной из них была дырка в сиденье, и я засунул туда бидон и сделал так, чтобы горловина лишь немного высовывалась из сиденья, а с другой табуретки, придвинутой, подъезжал машиной, открывал консервную крышку, которой я прикрывал бидон, и опускал шланг. И был кислый запах. А в кабине сидел солдатик. И тут я, сидя на корточках, начинал рычать, реветь и гудеть, как машина. И тряс машину слегка. И это продолжалось бесконечно долго. Машина подъезжала, отъезжала. В то время это было самым сильным увлечением.

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ: Общеизвестно, что в препубертатном возрасте главное эротическое переживание ребенка связано с актом дефекации, отсюда и повышенный интерес детей к калу, как к причине их удовольствия. Дети с любопытством разглядывают свой кал, говорят о нем. И часто пробуют на язык. В данном случае, яма-хранилище нечистот возбуждала ребенка, как место аккумуляции множества органов удовольствия. С другой стороны, рассказы родных о мальчике, тонувшем в подобной яме, вызывали у ребенка подсознательное чувство страха, который, вследствие неясности границ подземного хранилища, принял тотальный характер. Находясь под действием двух реликтовых сил — эроса и танатоса, ребенок был поставлен перед сложной задачей: следовать первому и избавляться от второго. И он справился с ней, построив модель ямы и машины. Бесконечно подъезжая, «откачивая» и отъезжая, он заговаривал яму, используя принцип гомеопатической магии, с другой стороны, сидя на корточках рядом и кряхтя, моделировал акт дефекации, что удовлетворяло его эротические переживания.

А по поводу Гузя и Наримбекова я вот что скажу: вообще не понятно, как можно не любить стволы родных берез? Человек, родившийся и выросший в России, не любит своей природы? Не понимает ее красоты? Ее заливных лугов? Утреннего леса? Бескрайних полей? Ночных трелей соловья? Осеннего листопада? Первой пороши? Июльского сенокоса? Степных просторов? Русской песни? Русского характера? Ведь ты же русский? Ты родился в России? Ты ходил в среднюю школу? Ты служил в армии? Ты учился в техникуме? Ты работал на заводе? Ты ездил в Бобруйск? Ездил в Бобруйск? В Бобруйск ездил? Ездил, а? Ты в Бобруйск ездил, а? Ездил? Чего молчишь? В Бобруйск ездил? А? Чего косишь? А? Заело, да? Ездил в Бобруйск? Ты, хуй? В Бобруйск ездил? Ездил, падло? Ездил, гад? Ездил, падло? Ездил, бля? Ездил, бля? Ездил, бля? Чего заныл? Ездил, сука? Ездил, бля? Ездил, бля? Ездил, бля? Чего ноешь? Чего сопишь, падло? Чего, а? Заныл? Заныл, падло? Чего сопишь? Так, бля? Так, бля? Так вот? Вот? Вот? Вот? Вот, бля? Вот так? Вот так? Вот так? Вот так, бля? На, бля? На, бля? На, бля? Вот? Вот? Вот? Вот? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? На, бля? На, сука? Заныл, бля? Заело, бля?

После долгих размышлений и внутренних препирательств с самим собой я так и не решил красиво или отвратительно ее лицо.

Я исследовал его физико-аналитическим методом, я рассматривал его сквозь пласт ананасового мармелада, я гадал на его счет, я спрашивал ее о всякой всячине, памятуя о нашем совместном путешествии. Я ловил ее. Она же выходила из игры с легкостью теннисного мяча, уклонялась, хамелеонила, требовала гарантий. Я давал их. Я покорно погружался в голубую ванну моих представлений и застывал на боку, подобно умершему Будде.

Ее бесило мое спокойствие, она плакала, заламывая свои сухие креольские руки, умоляла прекратить эти «экзерсисы духа», цена которым, по ее убеждению, была столь страшной, что не имела названия.

— Нет слов… — тихо произносила она, обессилев от плача. — Нет слов.

И слов действительно не было.

он

Действительно. И десять лет назад и сейчас. Такие дела. Миша.

И, наконец, кода, так как хватит.

«Общественные сортиры в Росии — это больше, чем тракт по отечественной истории. Это соборы. С куполами не вверх, а вниз. Их бы показывать туристам, как Грановитую палату, с приличествующим самоуважением. Россия-дяденька-проруби-окно-либералов уже не первый век стесняется своих сортиров — считает своим слабым местом. Однако общественная жизнь людей определяется подлинной, а не по-католически ханжеской общественностью сортира. Наши места социальной сходки по натуральной нужде, связывающие человека с природой, не погубила историческая дестабилизация как следствие снижения пассионарного напряжения этнической системы. Сортиры отстояли свою самобытность, несмотря на дяденек-проруби-окно-эгоистов, которые не способны к самопожертвованию ради бескорыстного патриотизма. Сортиры спасла твердая позиция неприятия иноплеменных воздействий. Нам есть чем гордиться. Мы преодолели условности. Мы вышли в открытый сортирный космос. Мы все — космонавты общественного толчка. Я бы повесил перед входом в каждый общественный сортир андреевский стяг. Пусть развевается. А на стене иконы и портрет президента. Я много видел чудесных сортиров, они все так или иначе недействующие, подспудно обличающие философскую суету Запада, но нигде больше не видел такого византийского чуда, как в Вышнем Волочке. Там перегородка между женским и мужским отделениями идет не снизу, а по верху, от потолка. Голов не видно, а все остальное — как на витрине. Сидят бабы всех возрастов, рядком, и ссут-срут с большой пассионарностью, безголовые, в дырки. Трусы, анатомия, пердеж и ток-шоу. Кто курит, кто газету читает, кто переговаривается о насущном, кто просто пассионарно тужится, забыв обо всем. Эротический театр, торчи сколько хочешбь, хотя вони, конечно, много. Мы вышли оттуда и решили дальше не ездить по России. Зачем? И так все пассионарно на родине до предела».

Виктор Ерофеев. Энциклопедия русской души. М., 2002, с. 69-70 (Я тебе люблю. Вышний Волочек).

Образно очень. Симпатично. Правда, Юджин?

Мы окружены

Авторы

Сборники