Воскресенье

Невнимательному читателю интервью Курицына (а невнимательным читателем был поначалу и я) может показаться простой отмашкой.

Между тем, это не так. Как человек по определению гениальный, Курицын отмёл второстепенные вопросы и принципиально ответил на два главных.

Первым главным вопросом был вопрос о нём самом. (Знаете, во сколько раз вырос траффик на сайте в день объявления об интервью? В два. А что интересовало читателей? Конечно, не проблемы «сетературы».)

Вторым главным вопросом был вопрос «о свободе слова». Цитирую ответ:

…жмёшь на мой линк в тех же «Вестях» и обретаешь мой текст на весь экран — справа ко мне не подверстан правозащитник Ковалев, а слева — левозащитник Файбисович, как это происходит в газете. Это дает ощущение, что ли, прайвеси. Я сам по себе, я сам выбираю себе здесь формат, здесь никто не выкинет у меня строчку потому, что «не влезло» — Сеть большая, все влезет. Отсюда — легче просто писать.

Больше всего меня в этом ответе привлекает определение, данное Славой вдохновению: «легче писать». Слов про «обретаешь мой текст на весь экран» я сначала не понял и стал мельтешить про голых баб и басаевых, которыми бывают окружены его обозрения на «вестях-ру». Тут-то Курицын и стал материться. А поскольку я (мои читатели хорошо это знают) нетерпим к мату, интервью на этом закончилось.

«Прайвеси» — нехорошее слово, буржуазное. Аргумент непьющих и трусов. Смею предположить, что будучи гением, Курицын употребил его в ином — романтическом контексте. Помните, у Пушкина: «Ты царь и Бог — живи один».

Совсем не так «это происходит в газете». Вот критик Кирилл Куталов, классифицируя сетевых литераторов, пишет про то, что некоторые из них сочетают своё сетевое письмо (и подчёркивают это сочетание) с навыком работы в рамках официальных бумажных изданий.

Как один из таких литераторов (а сам Кирилл — другой), сделаю добавление. Важное. Подчеркивание своей причастности с бумажным изданиям легитимирует автора в глазах той части сетевой аудитории, которая испытывает пиетет к «бумаге». Это дело временное — болезнь роста (и автора, и Сети), тем более, что не так уж эта пиетическая часть велика, как кажется. Внутренний мотив у «смешанного» литератора другой — он оправдывается.

Оправдывается за то своё вынужденное письмо, которое задыхается от зевоты, будучи помещённым между правым и левым защитниками.

Жёсткая визуализация образа «сетевой свободы», к которой прибег Курицын, немного сбивает с толку. Это дань теории «телесности текста», которую Слава сильно разделял во времена постмодернизма. Если отбросить «телесность», окажется, что за мощами всякозащитников скрываются Авторитет Редактора, Репутация Издания, Политика Консорциума, к которому принадлежит Издание, и Референтная (она же — дважды в год — электоральная) группа, с которой «работает» Консорциум. А ты ему в этой работе только мешаешь.

Конечно, во время письма формулируешь для себя эти вещи проще. Типа «здесь так нельзя». А где нельзя — какое, в жопу, вдохновение — политика одна. Почему политики выглядят с экрана телевизора такими тупыми? Потому что им тоже много чего нельзя.

В Сети, где пока не ощущается данная нам в гонораре реальность Консорциума, дух дышит как хочет. Сеть пока и есть та идеальная модель свободы слова, которая выражается в формуле «не нравится здесь — пиздуй нахуй в другое место». Или, если убрать лишнее, — «пиздуй нахуй».

Вдумаемся в эту амбивалентную формулу, о Читатель! Что она такое, как не определение Свободы, той высшей свободы, которая сводится к экзистенциальному абсолютному одиночеству?!

А заодно — определение творчества, потому что, во-первых, оно и есть свобода, а во-вторых, творец обязан быть гермафродитом. Как Бог, который, по слухам, зачал сам себя.

Вялые варианты

Авторы

Сборники