Камера людоеда

Лето и зима перепутались в памяти

Долго смотрел слайды (так смотрели, наверное, в семндацатом веке: на просвет, мучительно щуря один глаз и до одури тараща другой). Там полыхает лето, земля фиолетовая от солнца, листва тяжелая, набрякшая хлорофилом, даже одежда на людях каких-то преувеличенно сочных цветов, будто мокрая или пропитанная подсолнечным маслом. Впрочем, на людей-то я смотрел меньше всего. Этика, область "Другого" всегда как-то незаметно отталкивает меня.

Кто-то из этих людей умер, и думать об этом не очень приятно. К тому же перед людьми я всегда в чем-нибудь виноват. А перед листками и комочками земли - нет. Поэтому на слайдах (а когда это бывают фотографии, то и на фотографиях) я больше рассматриваю неодушевленные детали. Трещина на оконной раме или изгиб поленницы дров тоже дают пищу душе. А людей - лучше когда вообще нет.

Собственно, неестественно цветными они (слайды) показались по двум причинам. Во-первых, сейчас зима. За окном косо падает снег. Во-вторых, я привык видеть все то же на черно-белых фотографиях и, видимо, как-то поверил в то, что запечатленная на них (и, кажется, уже не существующая на самом деле) реальность тоже должна быть черно-белой.

Установить связь между тем что было на самом деле и тем что как будто есть - очень трудно. То что есть замерло, не пахнет, не шевелится. Не впускает в себя и не может быть изменено. В шкафу стоит "Сamera lucida" Барта, там наверняка все это объяснено, но я ее не читал и вряд ли вообще когда-нибудь прочту. Зачем? Все и так ясно. Фотографии - это святое.

Понятно, и почему Барт написал эту книжку. Забавный зазор между знаком и денотатом, который всегда так волновал постструктуралистов, в фотографиях приобретает мучительный экзистенциальный смысл. Превращается в зазор между бытием и существованием - этикой и эстетикой, если хотите. Бытие - это пространство абсолютного выбора, чистого означаемого, которое укоренилось в сознании на манер заблуждения, что "земля - черная". Существование же - зона случайности и вынужденных обстоятельств, означающих упредивший всякую случайность выбор.

Тут Сартр и Барт расходятся. По мнению первого, раз уж выбор сделан и ответственность принята, то означаемое выбора предшествует означающему его поступку. (Так в жизни. В науке наоборот). По мнению постструктуралистов зазор "между" вечен, а значит, не возникает и не может быть "до" или "после".

Приведем научный пример. Слайд с огурцом, на котором запечатлен кусок покрытого белой льняной скатертью стола с парадно расставленной на нем посудой. Типа люди собрались пожрать (первое мая у них или, может, седьмое ноября) - рады, захотели запечатлеть богатство. Богатства - четыре тарелки, несколько простых стеклянных фужеров, рюмки, вилки. А посередине - блюдо с эстетическим закусоном: маринованные помидоры и огурцы. Один огурец, попавший на передний план, довольно сияет всеми своими солеными (и кисленькими, кисленькими!) пупырышками...

Кто слопал тебя, о огурец, через пятнадцать-двадцать минут после сеанса? Как тебе живется в Вечности, о принципиально скоротечный и безвозвратный друг? Вот сахарница - она все еще жива: с отбитой ручкой хранится на антресолях. Вот скатерть, с желтыми пятнами засунута в низ шкафа, а вот из этой рюмки я до сих пор пью валокордин... Это логично. А ты - нет.

Собственно, огурец, растущий на грядке, не вызвал бы таких сложных чувств. Он встал бы в ряд других нежелательных явлений живой природы, типа быстро состарившихся и умеревших от рака людей. (Впрочем, некоторым огурцам дают вызреть до титанических гелиевых размеров, в августе разрезают пополам и подкладывают в куриный двор. Или - на семена). В нашем же случае он уже мертв - мертв, как Ленин, обмакнутый злыми учеными в глицерин. Плюс предназначен для повторного уничтожения - его дважды нет. И вдруг - вечная память...

Странно, тошно, хочется лечь спать. Выкрутимся цитатой:

"Выкуренная сигарета вызывает легкое головокружение и ужас от необходимости совершить очередное действо, например, встать со стула. В полутьме кабинета, за опущенной шторой, закрытой дверью пройденные дни кажутся жухлыми, как выгоревшая от времени кинопленка. Впрочем, жизнь других людей, какой она предстает нам в так называемой реальности - не кинофильм, а, скорее, фотография, другими словами, мы не можем воспринять всего действия, но лишь отдельные его фрагменты, в духе столь любезных нам элеатов. Дни стареют, становятся площе, их уже можно засунуть между страницами книги, или в голубую полиэтиленовую папку, а папку - в самый низ книжного шкафа, под пластинки и не перебираемые за ненадобностью архивы...".

А огурец этот кто-то высрал в сортире и, будучи извлечен оттуда лопатой в ясный морозный день (не способствующий сильному распространению в воздухе молекул говна), он пролежал всю весну в прелой навозной куче, рядом с дерьмом и объедками других огурцов. Летом какая-то его часть в компании куриных какашек была погружена в чан с водой. Та вскорости мерзко закисла, и стала называться "подкормкой". Покормка в течении двух недель источала располагающую блевать вонь. Ежевечерне ковшик замечательной, нагретой солнцем подкормки изливался под каждый молодой огуречный куст - пока не перестанут цвести... В ее остатках весело плескались глисты и опарыши.

Приятного вам аппетита, дорогие друзья! Рецепт маринования расскажу в другой раз.

Вялые варианты

Авторы

Сборники