Мои последние двери — II

Предыдущие выпуски:

• 1 часть. ПЕРВЫЙ ВЫХОД

Серый ветер мерцал порывисто. Хвойные ели тянулись к звездам. Космические корабли, если таковые и летали в этом плотном зимнем тумане, отплясывали джигу-джитсу на своих орбитах. А почему джиу-джиу, спросил у меня кто-то. Это а) не современно и б) не своевременно. Не джиу, а джигу, поправил я, вы не так расслышали. Поезд только что умчался, унеся мою последнюю дверь, которую я успел предусмотрительно пометить спреем. Я огляделся окрест и никого не увидел. Кто бы это мог со мной пререкаться, подумалось досадливо. Разве что я сам возразил себе? Вполне может быть. Однако, джигу-джитсу, и этим все, кажется, сказано.

Местность была незнакома мне. Платформа, на которую занесла меня непростая голубая линия называлась по-стариковски Кунцево. Я стремительно осмотрелся и бегло, по-военному, высморкался. Мысленно я распрощался со своим счастливым детством - ибо когда-нибудь нужно было это сделать, и почему бы не сейчас? Задав себе этот вопрос, я не нашел достойных контраргументов. Прощай мое счастливое детство, сказал я наподобие масленичных заклинаний, и слеза набежала на мой глаз. Я отер ее рукавом и неспешно отбыл в направлении шпиля, торчавшего из небольшого приблудного леса, что когда-то пристал к этому району, да так и остался. Чиорт побьери, выругался я, точно споткнувшись о незатейливую веревочку, к чему так нелепо привязался ко мне этот военный сленг! Сухой рациональный язык дорожных указателей!

Вероятно, тому виной были офицеры, ехавшие со мной в последнем вагоне. Они шумно переговаривались, а молодая парочка, сидевшая рядом со мной, играла в карты. При этом военные, щуря глаз, крутя ус, и расправив плечо, яростно комментировали игру.

- Отставить валета, - вскрикивал каждый раз светлоглазый капитан, когда рука юноши тянулась к вееру карт, - извольте-ка, юноша, покрывать тузом по форме, как положено. И добавлял уже мягче: - Доложите о наличии тузов красных мастей в расположении.

Тут же в разговор включался гвардии сержант с лицом, похожим на непрожаренный блин. Блин, а ведь я забыл сделать самое главное. Я остановился и выругался вторично, ибо моя забывчивость была непростительного свойства: я забыл пукнуть. Тем самым я грубо нарушил ритуал, и теперь детство грозило не только не покинуть меня в ближайшее время, но и прирасти ко мне навечно. Последнее обстоятельство огорчало, если не сказать пугало меня. Мне припомнился печальный опыт папиного друга сан-саныча, который всего лишь не вовремя икнув, обрек себя на многократные и мучительные рецидивы детских снов. Я повторно попрощался со своим счастливым детством, поднатужился, присел для верности и тотчас пукнул, блестяще завершив операцию.

Вполне довольный собой, я углубился по тропинке в лес. Вскоре я увидел мужчину; он быстро шел мне навстречу, энергично размахивая руками. Я почти сразу понял, что это Лёша, хоть его и не должно было быть сейчас в городе.

- А чё это ты тут делаешь, - сказал он подойдя, и мне показалось, что глаза его светятся тихим лунным светом.

- Да вот, - сказал я, - ехал в гости к тебе, дай думаю, навещу-ка друга. Ты ведь в Кунцево по-прежнему обитаешь?

- Угу, где ж мне еще быть. Только щас нет меня дома. Зря, выходит, приезжал.

Я не знал, что ему на это сказать. Лес тем временем наполнился странными звуками: квохчели дятлы, точили клювы коростели, скрипели деревянною ногою медведи, и высунул из-за дерева любопытное рыло барсук. Он издавал самые странные звуки.

- Ну я пойду, пожалуй, - сказал Лёша, - а то ты ничего интересного не рассказываешь. Да и лес этот меня уже достал.

Мы пожали друг другу руки и разошлись каждый в свою сторону. Когда я оглянулся, он уже исчез из виду. И правда, зачем я к нему ехал, подумал я. Вскоре я подходил к шпилю, венчавшему собой круглое приземистое здание с ржавой, местами сохранившей зеленые пятна краски крышей. От круглого здания уходили в стороны два крыла со множеством пустых темных окошек. Окна круглого дома светились призрачным светом. Внезапно я ощутил потребность выяснить, как там обстоят дела.

Дверь оказалась не заперта, и я вошел внутрь. Богатое убранство зала поразило меня: лепнина, золото и зеркала наводили на мысль, что я попал в императорский дворец. В дальнем углу стояло фортепиано, под потолком висела огромная люстра, окна были занавешены тяжелыми полупрозрачными шторами. В центре зала за большим столом, покрытым алым бархатом, сидело человек двенадцать. Посчитав их, я выяснил точное число; их оказалось семь или восемь. Они молча курили, уставившись на меня, и я решил первым начать светский разговор.

- Да, - сказал я, - удивительное место, в котором мы живем.

Тут же со всех сторон посыпались уточняющие вопросы. Кунцево? Москва? Россия? А господин с тростью, выглядевший начальственней других, сказал важно: уж не наш ли круглый дом вы имели в виду? У него помимо трости были усы, наглые глаза и черная бабочка; его дидактические интонации выдавали в нем заслуженного учителя.

- О! - воскликнул тут маленький толстячок, обладатель красивой квадратной челюсти, - о!

- Да нет, же, - поморщился господин с тростью, - что значат эти ваши "о", вы, кажется, превратно все истолковали.

- А вы, часом, поете, играете? - обратился он ко мне.

- Да не то чтобы очень, - сказал я, - я, скорее, любитель.

- Тогда пусть споет дяденька Иверс, - сказал господин с тростью.

- Да-да, пусть споет дяденька Иверс, - сказали все.

Дяденька Иверс вышел из-за стола, и оказалось, что он велик ростом, головы на две выше меня. Он кашлянул и без всяких предисловий начал петь:

Beat me till I▓m black
Beat me till I▓m blue
I will love you

Пел он высоким фальцетом, но его мужественность не вызывала ни малейших сомнений. Меня очаровало его пение, я заслушался. Речь в песне шла, кажется, о любви.

Beat me till I bleed
Beat me yes I did
I will love you

"Это знаменитый в округе кастрат дяденька Иверс, - шепнул мне на ухо мужчина, на плече которого лихо сидел генеральский погон. - Божественно поет". "Да, недурно, - прошептал я в ответ. - Позвольте полюбопытствовать?" "Валяйте", - отвечали мне благодушно. "Что это вы здесь затеяли? В такое-то время, и в таком-то месте?" "А вы, я гляжу, несведущ, - сказал он, рассматривая меня в лорнет. - Постойте, а не из последнего ли вы вагона?" Его догадливость смутила меня, я не знал, что отвечать. "Я приехал в гости, вообще-то, - сказал я наобум, - мне много рассказывали про дяденьку Иверса". "Понятно, - сказал он, - давайте-ка помолчим".

Beat me till I cry, пел дяденька Иверс, beat me till I die I will love you

Он пропел последний куплет и замолчал, кокетливо поведя вниз своим большим носом. Все принялись громко аплодировать. Дяденька Иверс протяжно повизгивал, не стесняясь также выражать свой восторг. Когда аплодисменты стихли, генерал выступил вперед и указал на меня рукой.

- Внимание, господа, - сказал он торжественно, - этот человек... кстати, как вас звать?

- Премиум, - сказал я и слегка прищелкнул пальцами. - Премиум Лайтс.

Полное мое имя выглядело, согласитесь, вполне прилично.

- Так вот, - продолжил генерал, - господин Премиум Лайтс имел неосторожность явиться сюда из последней двери последнего вагона.

- Как? Почему? - Воскликнули все хором и схватились за сердца.

- Теперь мы погибли, - пропищал дядюшка Иверс.

- О! - воскликнул толстяк, - теперь мы погибли.

- Да, - поддержали остальные, - теперь погибли мы все.
В наступившей тишине было слышно как догорают свечи.

- Но почему же, - возразил я. - Все не так уж скверно. Во-первых, со мной в вагоне ехали офицеры, и они нагадали мне на картах, в которые перед этим играли юноша и девушка, что меня ждет неожиданная встреча и казенный дом. И то и другое уже позади. Никаких дурных знаков не было. Во-вторых, я пометил дверь и, стало быть, войду в нее на обратном пути. И наконец, я соблюдал осторожность. Так что у вас нет повода для беспокойства.

- Невозможно в последнюю дверь войти дважды, - сказал господин с тростью.

- Что же нам делать! - воскликнул молчавший до этого неприметный человек, похожий на тень ангела. - Давайте примем хоть какое-нибудь решение!

- Решение уже принято, - сказал господин с тростью. - К сожалению, нам выбирать не приходится. Давайте проводим нашего гостя.

Они обступили меня со всех сторон и стали подталкивать к выходу. Толстяк больно щипал меня, тень ангела закатывал глаза, а генерал норовил пихнуть меня локтем в бок. Дяденька Иверс тонко пищал, что мы не можем его отпустить, он теперь знает. Ничего он не знает, возражал господин с тростью, ровным счетом ничего. Подумаешь, зашел на огонек. Много тут таких шляется, да только мы всех переживем.

- И вот еще что, - сказал он мне, когда мы вышли на порог, - постарайтесь все же войти в ту дверь, из которой вы пришли сюда. Вы и так доставили нам хлопот. Нам не хотелось бы искать себе новое место. Это, знаете, утомительно. А у нас есть мужчины в возрасте. И дяденька Иверс поет здесь особенно, если вы могли это заметить.

- Да, он совершенно особенно поет здесь, - не мог не согласиться я, - вы, пожалуйста, не волнуйтесь, все будет хорошо.

Мы вежливо раскланялись, и я пошел дальше в лес, ибо времени у меня было вагон (тьфу-тьфу, не последний!), и я не спешил возвращаться на платформу. К тому же, кто мог сказать, куда мне надо возвращаться, на какую именно платформу. Вечная неразбериха с этими последними дверьми! Хрена я теперь буду ездить в последнем вагоне и выходить из последней двери. Уж кто-нибудь другой, но не я.

Оглянувшись, я отметил, что свет в круглом доме стал красноватых тонов; временами он переходил в фиолетовое свечение. Видно, они все же предприняли кое-какие меры безопасности.

Вскоре я обнаружил платформу с загадочным названием Пионерская. Я пропустил три или четыре поезда, когда, наконец, увидел дверь, на которой оставил след спреем. Он светился в темноте и обещал скорый покой. Я облегченно вздохнул и вошел в вагон. Осторожно, двери закрываются, сообщил машинист, поезд следует до станции Конечная. И далее все уже пошло своим чередом; впереди маячила обычная рутина будней, и пористое как хлебный мякиш октябрьское небо грозило стать ближе.

Я написал письмо маме, в котором подробно описал происшедшее. В ответном письме мама благословила меня, слегка пожурив за то, что я не сумел объясниться с теми людьми. Дяденька Иверс должен был исполнить пять песен, писала мама, ну хотя бы четыре. Тогда пять лет твоей жизни были бы наполнены светом и тенью. А так ты не будешь видеть четкой границы между ними. В целом, мама осталась мною вполне довольна, и сообщила, что ей очень хорошо с моей женой Сатурцией, она добра с ней, и помогает по хозяйству. И воодушевила меня на третий выход.

<Вr>Dance

Авторы

Сборники